Бог тебе судья

И снова тот же вопрос: а чего я ожидал? Никто никогда меня не поймет и не обязан этого делать. Я действительно бросил свою жену в беде, а обещал быть с ней и в горе, и в радости, и в болезни, и в здравии. И не был нигде. Мне хотелось что-нибудь сделать, хотелось увидеть Жанну. Ведь прошло совсем немного времени, и сердце у меня щемило от боли и жалости. Но любая моя попытка проявить свое присутствие будет расценена как нападение. Я мог остаться в семье, мог поддерживать ее, но я развелся и ушел. Я свой выбор сделал, и родители Жанны никогда не допустят, чтобы я пошел на попятную, пусть даже Жанна меня поняла и хочет меня видеть. Для них я моральный урод, который делает так, как ему удобно. Захотел — развелся, захотел — пришел. По их мнению, это подло, низко и не заслуживает понимания. Любая моя борьба обречена на провал, поскольку если бы я действительно хотел бороться с болезнью за Жанну, я бы не ушел. И правильно говорит бывшая монахиня Мария: служение — дело сугубо добровольное, и притворству там места нет. Я не стал притворяться, что хочу и могу это делать, нет, я честно признался и себе, и всем вокруг, подав на развод, — бороться я не хочу и не могу. Но это не значит, что мне все равно. Совершенно не значит! Но не нужно говорить вслух то, что и так понятно: бороться с родителями Жанны я не стану, и не потому что не могу, а потому что не хочу. Они полностью правы — если бы хотел быть рядом, не развелся бы. А сейчас мои попытки увидеться выглядят и вправду нагло.

Я почувствовал отвращение к самому себе. Даже у себя в голове я лгу, оправдываю то, что оправдывать не должен никто и никогда. Почему я не могу даже самому себе признаться в том, что Жанна была мной любима и нужна была мне только здоровая? Почему я не могу себе признаться в столь низкой правде? Недостойный поступок, отвратительно мерзкое мышление, но это правда. Так почему же я даже себе не могу в этом признаться, чтобы не чувствовать себя так дерьмово? Почему первой мыслью было выстроить сложную цепочку и обвинить в непонимании всех и вся, попутно добавляя, что я их понимаю и ни в чем не виню? Почему мне так важно оправдать у себя внутри то, что любовь прошла не сама по себе, а по вине болезни, за появление которой никто не отвечает? Почему мы так живем? Почему это ненормально?

Ответа я не знал, и лучше мне не стало.

Но теперь понятно, почему Жанна не отправила мне телефон священника, видимо, ей стало хуже. И я ничего не могу с этим сделать. Даже если бы хотел.

Ощущая себя полнейшей скотиной, я подошел к регистратуре снова и попросил разрешения навестить Роберта Смирнова, и снова получил отказ. Я не являлся родственником Роберта, не являлся даже его адвокатом.

Из всех ниточек, что у меня были, остался только юрист Благовест, на поиски которого я и отправился, таща за собой багаж вины, которой не признавал.

* * *

Гугл помог найти юридическую фирму, в которой трудился Благовест. Судя по всему, фирма была совсем маленькая, потому что на сайте был указан сотовый телефон секретаря, которая ответила на мой звонок практически мгновенно. Клиенты нужны и ценны, — означал этот ответ.

Я объяснил девушке, что мне нужен конкретный юрист, которого мне рекомендовали, и иметь дело я хочу именно с ним. Девушка пыталась выяснить, какое у меня дело, и я, не думая долго, объяснил, что у меня тяжелый развод, раздел огромного количества имущества, но в их фирме я доверю свое дело только Благовесту, а если он не может, то обращусь к другим юристам.

Угроза возымела действие, и через десять минут мне позвонил гнусавый мужик, заискивающим голосом объяснив, что не принимает клиентов по субботам, но если я пришел действительно от важного человека, то он со мной, конечно же, встретится.

Гнусавый ускользал из рук, и мне нужно было срочно что-то предпринять.

— Я не думаю, что ваш клиент и мой хороший друг будет счастлив, если я везде буду орать его имя, — ответил я недовольно. — Вы были рекомендованы мне как опытный адвокат по семейным делам, а судя по нашему разговору, вы малость страдаете паранойей.

— Простите, что вам так показалось, — прогнусавил он в ответ. — Я согласен с вами увидеться. Если вам удобно в центре…

— Мне удобно в вашем офисе, — прервал я его, помня, как общаются с нами клиенты Рождественского. — На Тверском бульваре, через час.

— Ну хорошо, через час в офисе. Можно ваше имя узнать?

Я хотел было представиться чужим именем, но решил, что это не имеет смысла. Откуда он мог знать обо мне? Поэтому я назвал свое.

* * *

Я не знаю, за каким чертом я позвонил Мечинскому и предупредил его, что если не позвоню в течение часа, то ему нужно будет вызвать полицию и прислать ее по сказанному мной адресу, но это спасло мне жизнь.