Богач, бедняк

Бурбон не помогал, хотя Томас то и дело прикладывался к бутылке. Перед глазами неотступно стояли лица матросов, молча застывших у поручней палубы, наблюдая, как они с Дуайером спускались по трапу. Глаза их горели ненавистью. Может, они и правы? Поставить на место распущенного крикуна и бывшего уголовника – это одно, а довести его до самоубийства – совсем другое. В глубине души Томас понимал, что человек, если он считает себя человеком, обязан знать, когда надо остановиться, и оставить другому место под солнцем. Конечно, Фальконетти был настоящей свиньей и заслуживал, чтобы его проучили, но этот урок должен был кончиться где угодно, только не на дне Атлантического океана.

Томас снова глотнул бурбона, чтобы забыть, какое было лицо у Фальконетти, когда Томас сказал ему: «Теперь можешь идти, скотина», забыть, как Фальконетти, поднявшись из-за стола, вышел из кубрика под взглядами матросов.

Бурбон не помогал.

В детстве ему было горько и обидно, когда брат называл его диким зверем, а сейчас, назови его кто-нибудь так, имеет ли он право обидеться? Он действительно верил, что если бы люди оставили его в покое, он бы тоже их не трогал. Его душа жаждала покоя. Ему казалось, что море освободило его от бремени жестокости; будущее, о котором мечтали они с Дуайером, должно было быть спокойным и лишенным жестокости: мягкое море, мягкие люди… А вместо этого у него на совести смерть человека, и он прячется с пистолетом в убогом гостиничном номере – изгнанник в собственной стране. Господи, почему он не умеет плакать?

Когда Пэппи снова постучал в дверь, бутылка была уже наполовину пуста.

– Я говорил с Шульцем, – сказал Пэппи. – Накал еще держится, и тебе лучше поскорее убраться отсюда.

– Конечно, – кивнул Томас, не выпуская из рук бутылки. Значит, накал еще держится. Вся его жизнь проходит в атмосфере накала. Должно быть, и такие люди должны существовать. Хотя бы для разнообразия. – А Шульц не сказал, могу я хоть издали взглянуть на своего сына?

– Он не советует, – ответил Пэппи. – В этот раз не стоит.

– Он не советует, – повторил Томас. – Эх, старина Шульц. Конечно, это ведь не его ребенок. Обо мне ходят какие-нибудь разговоры?

– В гостиницу только что въехал грек с «Эльги Андерсон». Как раз сейчас он раскрыл пасть в холле. Рассказывает, как ты убил какого-то Фальконетти.

– Когда они решают прищучить тебя, времени не теряют, верно?

– Ему известно, что ты бывший боксер. Пока я не устрою тебя на какой-нибудь пароход, лучше не показывай носа из комнаты.

– А я никуда и не собираюсь. Где девчонка, о которой я просил?

– Будет через час, – сказал Пэппи. – Я сказал ей, что тебя зовут Бернард и больше никаких вопросов.

– Почему Бернард?

– У меня был приятель, которого так звали. – И Пэппи, неслышно ступая в туфлях из крокодиловой кожи, вышел из комнаты.

«Бернард, – подумал Томас, – ну и имечко!»

Томас не выходил из номера неделю. За это время Пэппи принес ему шесть бутылок виски. Девок Томас больше ему не заказывал. Он потерял вкус к шлюхам. И стал отращивать усы. Беда была в том, что усы росли рыжие. При светлых волосах они выглядели как наклеенные. Для тренировки Томас заряжал и разряжал пистолет. Старался не вспоминать лицо Фальконетти. Целыми днями он ходил из угла в угол, как заключенный по камере. У него был с собой учебник по навигации, который ему одолжил Дуайер, и он заставлял себя часа по два в день читать. В результате он решил, что может проложить курс из Бостона в Иоганнесбург. А вот спуститься вниз, чтобы купить газету, он не смел. Сам стелил постель и сам прибирал в комнате, чтобы его не видела горничная, и это стоило ему десять долларов в день в карман Пэппи – в эту сумму входило все, кроме, конечно, спиртного, – и его ресурсы приближались к концу. Он орал на Пэппи, ругал его за то, что тот до сих пор не устроил его ни на какое судно, но Пэппи лишь пожимал плечами и говорил, что сейчас не сезон и надо набраться терпения. Пэппи хорошо говорить про терпение – сам-то он свободный человек, ходит куда хочет.

Пэппи постучал к нему в три часа. Это было неурочное время для его визитов. Обычно он заходил всего три раза в день: приносил завтрак, обед и ужин.

Томас отпер дверь. Пэппи вошел, неслышно ступая, – глаз не видно из-за темных очков.

– Какие-нибудь новости для меня? – спросил Томас.

– Сейчас здесь был твой брат, – сообщил Пэппи.

– Что ты ему сказал?

– Сказал, что, кажется, знаю, где тебя найти. Он вернется через полчаса. Ты хочешь его видеть?

Томас немного подумал, потом сказал:

– А почему бы и нет? Если это доставит сукину сыну удовольствие, то пожалуй.

Пэппи кивнул.

– Я приведу его к тебе, когда он придет.

Томас запер за ним дверь. Проведя рукой по лицу, почувствовал щетину и решил побриться. Посмотрел на себя в облупленное зеркало в грязной маленькой ванной. Усы выглядели нелепо. А глаза были налиты кровью. Он намылился и побрился. Надо будет постричься. Он полысел спереди, а сзади волосы падали на воротничок рубашки. Пэппи был полезен во многих отношениях, но не умел стричь.

Полчаса тянулись долго.

В дверь постучали, но это был явно не Пэппи.