Богач, бедняк

– Нет, благодарю, – сказал Томас и повесил трубку. Потом позвонил в общежитие Ассоциации молодых христиан и попросил позвать Дуайера. Тот долго не подходил, и Томас уже готов был повесить трубку, когда на другом конце провода раздалось:

– Алло, кто это?

– Это я, Том. Слушай…

– Том! – радостно воскликнул Дуайер. – А я все жду твоего звонка. Господи, как я волновался! Думал, может, ты умер…

– Ты когда-нибудь закроешь рот?! – оборвал его Томас. – Слушай. Завтра в восемь вечера из аэропорта Айдлуайлд летит самолет в Париж. Жди меня в шесть тридцать вечера у стойки предварительного заказа. С вещами.

– Ты хочешь сказать, что заказал билеты? На самолет?

– Нет еще, – сказал Томас, желая, чтобы Дуайер поуспокоился. – Но мы их там купим. Я не хочу, чтобы мое имя целый день стояло в списке пассажиров.

– Хорошо, Том, я понимаю.

– Главное, не опаздывай.

– Буду вовремя. Можешь не сомневаться.

Томас повесил трубку.

Вернувшись в бар, он настоял на том, чтобы заплатить за выпивку, а когда они вышли на улицу, прежде чем сесть в подъехавшее такси, пожал брату руку.

– Слушай, Том, – сказал Рудольф, – давай поужинаем вместе на этой неделе. Я хочу познакомить тебя с моей женой.

– Отличная мысль. Я позвоню тебе в пятницу, – ответил Томас. Сев в такси, он сказал шоферу: – Угол Четвертой авеню и Восемнадцатой.

Он сидел на заднем сиденье, вальяжно развалившись, и держал на коленях бумажный пакет со своими пожитками. Когда у человека заводятся шестьдесят тысяч долларов, его все приглашают поужинать. Даже собственный брат.

Часть четвертая

Глава 1

1963 год

Когда Гретхен подъехала к дому, шел дождь – бурный тропический калифорнийский ливень, – он приминал к земле цветы, серебряными пулями отскакивал от черепичных крыш, размывал оставленные бульдозерами кучи земли на склоне холма и нес эту землю вниз, в сады и бассейны соседей. Прошло два года с тех пор, как умер Колин, но Гретхен машинально заглянула в открытый гараж, чтобы посмотреть, не там ли его машина.

Оставив учебники в своем стареньком «форде», она побежала к дому, и, хотя до входной двери было всего несколько ярдов, дождь вымочил ей волосы насквозь. Войдя в дом, она сбросила плащ и тряхнула мокрой головой. Только половина пятого, но дом тонул в темноте, и она включила в холле свет. Билли ушел с друзьями на конец недели в горы, и она надеялась, что там погода лучше, чем на побережье.

Она открыла почтовый ящик. Какие-то счета, рекламы и письмо из Венеции – почерк Рудольфа.

Грэтхен прошла в гостиную, на ходу включая всюду свет. Скинула мокрые туфли, плеснула в стакан немного виски, разбавила содовой и, забравшись на диван, поджала под себя ноги, радуясь, что она в теплой и освещенной комнате. Ей удалось одержать победу над бывшей женой Колина, и она намеревалась остаться в этом доме. Суд постановил, что до окончательного определения размеров состояния Колина ей будет выплачиваться временное пособие в счет ее доли, и теперь она уже не зависела от Рудольфа.

Она распечатала письмо от него. Длинное. Живя в Америке, он предпочитал звонить по телефону, но сейчас, путешествуя по Европе, писал ей письма. Надо полагать, у него масса свободного времени, потому что писал он часто. Письма приходили из Лондона, Дублина, Эдинбурга, Парижа, Сен-Жан-де-Люса, Амстердама, Копенгагена, Женевы, Флоренции, Рима, Ишии, Афин и из гостиниц маленьких, неизвестных ей городков, где они с Джин останавливались на ночь.

«Дорогая Гретхен, – читала она. – В Венеции идет дождь, и Джин ушла фотографировать. Она говорит, что в дождь можно наиболее удачно поймать настроение Венеции – и снизу вода, и сверху вода. Я же уютно устроился в нашем номере и не испытываю никакой тяги к прекрасному. А еще Джин готовит тематические серии фотографий и снимает людей в самых плачевных обстоятельствах. Она утверждает, что лишения и старость, а желательно и то и другое, особенно хорошо раскрывают характер людей и страны. Я даже не пытаюсь с ней спорить. Я предпочитаю красивых молодых людей и солнечный свет, но я ведь всего лишь ее муж-обыватель.

Бесконечно наслаждаюсь чудесными плодами праздности. После всех этих лет суеты и напряженной работы я обнаружил, что ленив и мне для счастья более чем достаточно посмотреть за день два шедевра, бесцельно бродить по чужому городу, а то и часами сидеть за столиком в кафе, точно я какой-нибудь француз или итальянец, и, делая вид, будто я понимаю толк в искусстве, торговаться в картинных галереях, покупая полотна новых художников, о которых никто никогда не слышал и чьи работы скорее всего превратят мою гостиную в Уитби, когда я наконец вернусь туда, в камеру ужасов.

Любопытно, что, несмотря на происхождение отца, который был лишь наполовину американцем, а наполовину немцем, у меня нет ни малейшего желания побывать в Германии. Джин там бывала, но не стремится снова поехать. Она говорит, Германия в главном ничем не отличается от Америки. Я склонен верить ее мнению.