Богач, бедняк

– Ладно, смотри там не промокни, крошка, – сказал Сэм и повесил трубку.

Сэм был самый спокойный из всех, кого она знала. Он пережил за годы работы на студиях немало бурь и вспышек темперамента, так как хорошо знал свое дело, – через его руки прошли тысячи миль кинопленки, он ловил ошибки, выправлял просчеты других людей, никогда не хвалил, выжимал из материала максимум возможного, не уходил с картины, когда становилось невозможно работать, решительно, без колебаний переходил с одного стиля на другой, был верен нескольким режиссерам, которых, несмотря на провалы, всегда считал профессионалами, посвятившими себя своему делу, и, не жалея сил, стремился наилучшим образом выполнять свою работу. Сэм видел спектакли, поставленные Колином, и когда Колин приехал в Голливуд, нашел его и сказал, что хотел бы с ним работать, – он, не восхваляя себя, был уверен, что новый режиссер с благодарностью использует его опыт и их совместная работа принесет свои плоды.

После смерти Колина Сэм долго беседовал с Гретхен и предупредил ее, что, если она будет просто крутиться в Голливуде, ничего не делая, оставаясь всего лишь вдовой, ей грозит жалкая участь. Он достаточно часто видел ее во время съемок трех фильмов Колина и знал, что Колин очень считался с ее мнением, и не без оснований. Сэм предложил ей поработать с ним и обещал научить всему, что знал сам. «В этом городе для одинокой женщины самое лучшее место – монтажный стол в студии. Ты не будешь целыми днями предоставлена самой себе, не станешь неприкаянной, а методичная работа, аккуратная и стабильная, принесет реальные результаты. Это все равно что каждый день выпекать по пирогу».

Гретхен ответила ему тогда: «Спасибо, нет», потому что не желала даже в мелочах извлекать выгоду из репутации своего покойного мужа, а кроме того, уже подала заявление в университет. Однако после этого каждый раз, когда она разговаривала с Сэмом, у нее возникало сомнение – не поспешила ли она с ответом. Люди, окружавшие ее в университете, были слишком молоды, жили в стремительном темпе, интересовались вещами, которые ей казались бесполезными, схватывали на лету и отбрасывали массу информации, в то время как ей приходилось неделями мучительно сражаться с одним и тем же материалом.

Она вернулась на диван и снова взяла письмо Рудольфа. Он в Венеции, вспомнила она. В Венеции, с красивой молодой женой, которая совершенно случайно оказалась к тому же богатой. Вечное везение Рудольфа.

«Из Уитби доносится недовольное ворчание, – читала она. – Старик Колдервуд весьма неодобрительно относится к моему затянувшемуся турне по Европе, и даже Джонни, скрывающий за внешностью холеного развратника пуританскую совестливость, деликатно намекает, что я устроил себе слишком долгий отпуск. А я вовсе не считаю это отпуском, хотя никогда до сих пор не проводил время с таким удовольствием. Эта поездка для меня – продолжение моего образования, то самое продолжение, которое я не мог себе позволить, когда окончил колледж, потому что был беден и должен был начать работать в полную силу в универмаге.

По возвращении домой мне придется многое для себя решить, и уже сейчас я размышляю обо всем этом, даже когда гляжу на полотна Тициана во Дворце дожей или пью кофе на площади Святого Марка. Боюсь, что это прозвучит выспренне, но прежде всего я должен решить, как строить свою жизнь дальше. Мне тридцать пять лет, у меня достаточно денег – я имею в виду и основной капитал, и годовой доход, – чтобы жить прекрасно до конца моих дней. Даже если бы мои вкусы отличались крайней экстравагантностью, что не так, и даже если бы Джин была бедна, что тоже не так, нам бы все равно хватило с лихвой. В Америке, если уж ты разбогател, надо быть гением или патологически алчным, чтобы вновь вернуться к нищете. Мне претит мысль о том, чтобы остаток своей жизни посвятить купле-продаже и стремиться увеличить мой более чем солидный капитал. Непрерывные поступления притупили мой инстинкт накопительства. Открытие по стране новых торговых центров под маркой Колдервуда и приобретение контроля над новыми компаниями приносят мне минимальное удовлетворение. Создание торговой империи, чьи перспективы завораживают людей вроде Джони Хита и Брэдфорда Найта, мало привлекает меня, и мне представляется ужасно скучным управлять таковой. Я люблю путешествовать и пришел бы в отчаяние, если бы мне сказали, что я никогда больше не смогу сюда приехать, но не смогу я стать и кем-то вроде героев Генри Джеймса, которые, по словам И. М. Форстера, осели в Европе и заняты лишь тем, что любуются произведениями искусства да смотрят друг на друга. Из этого ты можешь заключить, что свое вновь обретенное безделье я тратил на чтение.