Богач, бедняк. Нищий, вор

Так что, в общем, ему следовало бы чувствовать себя преотлично — сидит себе в поезде, позади исчезает тюрьма, где полно ребят куда более ловких, чем он, и, возможно, кое в чем менее виноватых. Но он не чувствовал себя отлично. Тереза устроила ему скандал за то, что он ничего не сказал ей про поставленные в тотализаторе деньги и про своих, как она выразилась, спесивых родственников. Она была обижена на то, что он ничего не говорил про них, точно хотел что-то скрыть.

«Эта твоя сестра смотрела на меня как на какую-нибудь мразь, а твой воображала братец открыл окно, точно от меня воняло, как от лошади. И еще отодвинулся подальше — можно подумать, если бы он до меня дотронулся, то подхватил бы триппер. Не видели родного брата десять лет и даже не пожелали выпить с ним чашку кофе! А ты, великий боксер, не мог сказать им ни слова, будто так и надо!»

Все это Тереза выложила ему в постели, после ресторана, где она ела молча, надувшись. Ему хотелось предаться с ней любви, как всегда после боя, потому что до боя он неделями не прикасался к ней, и сейчас член его был точно камень — им можно было бы пользоваться как бейсбольной битой, но Тереза замкнулась и не подпускала его к себе. «Черт побери, — подумал он, — я ведь женился на ней не для разговоров. Да и не такое уж чудо она в постели. Если, распалясь и трахая ее на всю катушку, растреплешь ей волосы, она готова тебя убить, и она вечно выискивает предлог, чтобы отложить это на завтра, или до следующей недели, или до следующего года, а когда наконец раздвинет ноги — будто ждет, что ей дадут фальшивую монету. Она твердит, что происходит из религиозной семьи, с таким видом, будто архангел Михаил стоит с мечом на страже каждой католической задницы».

Томас был готов поспорить на весь свой следующий гонорар, что его сестра Гретхен, гладко причесанная, без грима, в простом черном платье и с видом дамы-недотроги, куда лучше обслужит мужика за один раз, чем Тереза за двадцать десятиминутных раундов.

Короче, слова жены всю ночь звенели у него в ушах, и он плохо спал. Но самое ужасное, что она права. Он же крупный взрослый мужчина, а стоило появиться брату и сестре, и он снова почувствовал себя как в детстве — противным, глупым, никчемным и дрянным мальчишкой.

Ты побеждаешь в матчах, твои фотографии появляются в газетах, ты писаешь кровью, толпы кричат, приветствуя тебя, и тебя хлопают по спине и предлагают выступить в Лондоне, и появляются два сноба, которых, ты думал, никогда больше не увидишь, и здороваются с тобой, просто здороваются, — и ты ничто. Что ж, чертов старший братец, мамкин любимчик, папкин любимчик, играющий на золотой трубе, открывающий окна в такси, сегодня твой никчемный братец удивит тебя.

На секунду ему в голову пришла сумасбродная мысль. Может, не сходить с электрички, доехать до Олбани, а там пересесть на другой поезд и поехать в Элизиум к той единственной в мире, которая ласкала его с любовью, к той, с кем он чувствовал себя настоящим мужчиной, хотя ему было тогда всего шестнадцать лет, — к Клотильде, горничной дяди. Святой Себастьян!.. Как она ласкала его в ванне…

Но когда поезд остановился в Порт-Филипе, Томас вышел и, как собирался, направился в банк.

II

Гретхен старалась не выказывать нетерпения, глядя на то, как Билли ковыряется с обедом. Из суеверия (дети заранее чувствуют, когда что-то готовится) она не стала одеваться, а сидела с сыном в своем обычном виде — в свитере и брюках. Она без аппетита ела, сдерживаясь, чтобы не бранить мальчика, который ковырял на тарелке кусочки свинины и салат.

— Почему мне надо идти в музей естественной истории? — спросил Билли.

— Это экскурсия. Особая экскурсия.

— Только не для меня. Почему я должен туда идти?

— Потому что весь класс идет.

— Они все дураки. Кроме Конрада Франклина, все дураки.

Билли держал во рту кусок свинины, казалось, уже целых пять минут. Он лишь время от времени передвигал его с одной стороны на другую. Гретхен подумала, что не выдержит и сейчас даст ему затрещину. Часы на кухне вдруг затикали громче и громче — она старалась не смотреть на них, но не удержалась. Без двадцати час. А она должна быть в центре без четверти два. И ей еще надо отвести Билли в школу, вернуться домой, принять душ, тщательно-тщательно одеться и приехать не задыхаясь, точно она участвовала в марафонском забеге.

— Кончай обедать, — сказала Гретхен, удивляясь своему терпению, хотя сегодня она отнюдь не была заботливой мамой. — И съешь желе на десерт.

— Я не люблю желе.

— С каких это пор?

— С сегодняшнего дня. Ну зачем надо идти смотреть на старые чучела животных? Если они хотят, чтоб мы посмотрели на животных, пусть показывают живых.

— В воскресенье я поведу тебя в зоопарк.

— Я обещал Конраду Франклину прийти к нему в воскресенье, — сказал Билли. Он открыл рот, вынул из него кусочек свинины и положил на тарелку.

— Как ты себя ведешь, — сказала Гретхен, а часы все тикали.

— Оно жесткое.

— Ну ладно, — сказала Гретхен, протягивая руку к его тарелке. — Раз ты закончил, значит, закончил.

Билли вцепился в тарелку.