Богач, бедняк. Нищий, вор

— Я еще не доел салат. — И он стал разрезать листок салата на квадратики.

Занимается самоутверждением, сказала себе Гретхен. Это хорошо для будущего.

Стараясь не смотреть, как сын разрезает салат на ровные квадратики, чтобы не ударить его, Гретхен встала и вынула из холодильника стаканчик с желе.

— Почему ты сегодня такая нервная? — спросил Билли. — Все время вскакиваешь.

«Ох эти дети с их чертовой интуицией. Не голыми, а в облаках радара являемся мы на свет», — подумала она. И поставила желе на стол.

— Ешь десерт, а то опоздаешь.

— Я же сказал тебе, что не люблю желе. — Билли сложил на груди руки и откинулся на спинку стула.

Ее так и подмывало сказать, что он либо съест желе, либо просидит здесь весь день. Но тут возникло подозрение, что как раз этого и добивается Билли. Неужели эта таинственная смесь чувств, гнездящаяся в ребенке — любовь, ненависть, чувствительность, алчность, — каким-то образом породила понимание, зачем она едет в центр, и Билли по-своему инстинктивно защищался, защищал своего отца, оберегая единство семьи, центром которой в своем детском самомнении он себя чувствовал?

— О’кей, — сказала она. — Никакого желе. Пошли.

Билли умел выигрывать. На лице его не появилось победной улыбки.

— Ну почему я должен ехать смотреть на чучела давно умерших животных?

Ей было жарко, и она с трудом переводила дух, открывая дверь. Всю дорогу от школы она почти бежала. Зазвонил телефон, но она не подошла, а бросилась в ванную и сорвала с себя одежду. Приняла теплый душ и, прежде чем вытереться, постояла перед большим зеркалом, критически оглядывая свое мокрое тело. «Я ведь могла растолстеть или остаться худой, — подумала она. — Слава богу, я похудела. Но не слишком. Мое тело — это западня моей души». Она рассмеялась, прошла не одеваясь в спальню и достала из-под горы шарфов диафрагму. «Хорошо ты мне послужила!» Она осторожно вставила ее. Когда-нибудь наверняка изобретут что-то получше этой машинной втулки.

Коснувшись своего интимного места, Гретхен вспомнила о приступе желания, охватившем ее ночью, когда она наконец легла в постель. Вид боксеров, белого и черного, вызывавший у нее дурноту там, на арене, внезапно породил желание — роскошные, крепкие мужские тела навалились на нее. Секс для женщины означает взламывание, глубокое проникновение, нарушение ее неприкосновенности — все равно как удар, наносимый одним мужчиной другому. В постели ранним утром после волнующей ночи все смешалось — удары превратились в ласки, в поощрительные шлепки, и она вертелась под простынями, сгорая от желания. Приди в эту минуту Вилли к ней в постель, она пылко отдалась бы ему. Но Вилли спал, похрапывая, на спине.

Гретхен встала и приняла пилюлю, чтобы заснуть.

Утром она постаралась об этом не вспоминать, прикрыв позор ночи невинной лаской дня.

Тряхнув головой, Гретхен открыла ящик, в котором лежали трусики и бюстгальтеры. «Трусики», если подумать, какое-то детское слово, никак не соответствующее тому, что они прикрывают. «Пояс» звучит лучше, но это предмет другой эпохи, когда язык был более мелодичным, к тому же Гретхен не носила поясов. К этому приучил ее Бойлен.

Снова зазвонил телефон, упорно, настойчиво, но Гретхен продолжала одеваться. Она с минуту постояла перед раскрытым шкафом, где висела одежда, и выбрала простой строгий синий костюм. «Не надо рекламировать себя». Появившись потом, розовое тело будет лучше оценено. Она расчесала свои черные волосы, прямые и длинные до плеч, обнажив широкий, низкий, без единой морщинки лоб, скрывавший все предательства, все сомнения.

Не сумев поймать такси, она села на Восьмой авеню на метро, идущее в центр, помня, что надо пересесть на линию Куинс, которая идет по Пятьдесят третьей улице на восток. Персефона, выходящая из недр земли в пору расцвета любви.

Она вышла на Пятой авеню и пошла по солнечной стороне под осенним ветром — ее стройная фигура в скромном темно-синем костюме отражалась в витринах магазинов. Интересно, подумала она, сколько встречающихся ей женщин идут по проспекту, как она, выставляя себя напоказ, заглядывают в «Сакс» и все время помнят, что диафрагма на месте.

По Пятьдесят пятой улице она свернула на восток, прошла мимо входа в отель «Сент-Режис», вспомнила свадьбу — летний вечер, белая вуаль, жених — молодой лейтенант. В городе определенное число улиц. Они то и дело попадаются на пути. И неизбежно находят отклик в тебе.

Она взглянула на часы. Без двадцати два. Еще целых пять минут — можно пойти медленнее и появиться спокойной, владеющей собой.

Колин Берк жил на Пятьдесят шестой улице, между Мэдисон- и Парк-авеню. Еще одно эхо. Здесь однажды была вечеринка, с которой она ушла. Нельзя винить мужчину, снимающего квартиру, за то, что он не ознакомился с воспоминаниями будущей любовницы, прежде чем давать задаток.

Гретхен вошла в знакомый белый вестибюль и нажала кнопку звонка. Сколько раз она уже приходила сюда? Сколько раз нажимала днем эту кнопку? Двадцать? Тридцать? Шестьдесят? Когда-нибудь она сосчитает.