Богач, бедняк. Нищий, вор

— Завтра днем я буду в Уитби и поговорю с ней, — сказал Рудольф. Он заметил, что Джин смотрит на него со злорадной усмешкой. Еще бы: ее родители жили где-то на Среднем Западе, и она не видела их уже два года. — А пока что позвони к нам в контору. Сегодня там дежурит Брэд Найт. Скажи ему, что я прошу прислать какого-нибудь техника.

— Он подумает, что я рехнулась от старости.

— Ничего такого он не подумает. Сделай, пожалуйста, как я говорю.

— Ты даже не представляешь себе, как здесь холодно, — не унималась мать. — Ветер дует изо всех щелей. Не понимаю, почему мы не можем жить в приличном новом доме, как все нормальные люди.

Это была старая песня, и Рудольф не счел нужным отвечать. Когда мать наконец поняла, что он много зарабатывает, у нее вдруг прорезалась необузданная тяга к роскоши. Каждый месяц, получая из универмага счета за ее покупки, он невольно морщился.

— Скажи Марте, чтобы затопила камин в гостиной и закрыла дверь, — посоветовал Рудольф. — Тогда тебе сразу станет тепло.

— Чтобы Марта затопила камин?! — возмутилась мать. — Если она снизойдет до этого. Ты завтра приедешь к ужину?

— Боюсь, что нет. Я должен поехать к мистеру Колдервуду. — Это была полуложь: он не собирался ужинать у него, но встретиться с ним действительно собирался. В любом случае ужинать с матерью ему не хотелось.

— Колдервуд, Колдервуд! Иногда мне кажется, я просто закричу, если еще хоть раз услышу это имя.

— Мам, я должен идти, меня ждут, — сказал Рудольф и, вешая трубку, услышал, как мать заплакала.

— Ну почему старушки не могут лечь и умереть? — заметил он Джин. — Эскимосы, например, выставляют их на холод. Пошли скорее, пока еще кто-нибудь не позвонил.

Выйдя за дверь, Рудольф с радостью отметил, что Джин оставила свои фотоаппараты в квартире. Это означало, что она намерена вернуться. Заранее предсказать ее поведение было невозможно. Иногда она после их походов возвращалась вместе с ним, точно это само собой разумелось. В другие разы, ничего не объясняя, брала такси и уезжала к себе на квартиру, которую снимала вместе с одной девушкой. А порой появлялась у него без всякого предупреждения в надежде застать его дома.

Джин жила своей собственной жизнью — и жила так, как ей нравилось. Он ни разу не был у нее дома. Они встречались либо у него, либо в каком-нибудь баре. Почему ей так было удобнее, она не объясняла. Несмотря на молодость, она производила впечатление вполне уверенного в себе и независимого человека. Работала она, как убедился Рудольф, увидев снимки, сделанные на открытии торгового центра в Порт-Филипе, очень профессионально, и ее фотографии поразили его смелой манерой, несколько неожиданной для застенчивой молоденькой девушки, какой она показалась ему при первой встрече. Не была она застенчивой и в постели и, как бы себя там ни проявляла, никогда не жеманничала. И никогда не жаловалась, что из-за его работы в Уитби они иногда по две недели не видятся. Огорчался Рудольф. Он прибегал к разным хитростям, устраивал ненужные встречи, лишь бы провести вечер с Джин.

Она не принадлежала к категории девиц, которые обрушивают на любовника подробности своей биографии. Он знал о ней очень мало. Она родилась на Среднем Западе. У нее были плохие отношения с родными. Ее старший брат работал в принадлежавшей семье фирме, занимавшейся, кажется, производством лекарств. В двадцать лет она окончила колледж. Специализировалась в социологии. Фотографией увлекалась с детства. Чтобы чего-то добиться, надо начинать в Нью-Йорке, поэтому она и приехала в этот город. Ей нравились работы Картье-Брессона, Пенна, Данкена, Клайна. Сюда можно добавить и женское имя. И возможно, это будет ее имя.

В ее жизни были и другие мужчины. На эту тему она не распространялась. Лето она проводила на море. Названия пароходов не сообщала. Побывала и в Европе. Ей понравился какой-то югославский остров, и она была не прочь посетить его еще раз. Она удивилась, узнав, что Рудольф никогда не выезжал из Штатов.

Одевалась она по-молодежному и выбирала неожиданные цвета, которые на первый взгляд никак не сочетались, но стоило присмотреться, и становилось ясно, что они отлично дополняют друг друга. У нее не было дорогих вещей, и уже после первых трех встреч с ней Рудольф был уверен, что видел весь ее гардероб.

Она разгадывала кроссворды в воскресной «Нью-Йорк таймс» быстрее его. Почерк у нее был мужской, без завитушек. Любила современную живопись, которую Рудольф не понимал. «А ты все равно смотри на эти картины, — говорила она, — и наступит день, когда барьер рухнет».

Она не ходила в церковь. Никогда не плакала в кино. Не познакомила его ни с кем из своих друзей. Джонни Хит не произвел на нее никакого впечатления. Она не обращала внимания на дождь и не боялась испортить прическу. Никогда не жаловалась на погоду или пробки на улицах. Никогда не говорила: «Я люблю тебя».

— Я люблю тебя, — сказал он.