Богдан Хмельницкий

исстари, будет сделано постановление на сейме в присутствии и по желанию отца

митрополита киевского и всего духовенства. Его королевское величество желает, чтобы

всякий мда свободно пользоваться правами и вольностями своими и позволяет отцу

митрополиту киевскому заседать в сенате.

«9) Все должности и чины в воеводствах киевском, брацлавском и черниговском,

его 'королевское величество обещает раздавать впредь только тамошним дворянам,

исповедующим греческую веру, по силе прежних прав.

«10) Отцы иезуиты не имеют права находиться в Киеве и в других городах, где есть

привилегированные русские школы, но должны непременно

320

перейти все в другие места. Все-русские школы, существующие издавна, должны

оставаться в целости.

«11) Козаки не имеют права шинковать горелкою, но могут для себя курить вино и

продавать оптом. Шинки с медом и пивом остаются на прежних основаниях.

«12) Все изложенные статьи будут утверждены на сейме, а теперь, предав все

забвению, да пребывает согласие и любовь между живущими в Украине и между

войсками его королевского величества и войском запорожскимъ» 1).

Написанный и утвержденный печатью трактат был отправлен к королю, откуда

возвратился с подписью Joarmes Casimirus rex. В четверг вечером, уже в сумерках,

киевский воевода и коронный канцлер съехались с Хмельницким в поле, сидя верхом

на лошадях, и там Хмельницкий произнес присягу королю со слов воеводы 2).

После этого предводитель восстания сказал:

«Да позволит же его королевское величество упасть к ногам его!»

Паны были довольны таким желанием; но козаки, не доверяя полякам ни на волос,

кричали:

«Не пустим нашего батька, щоб вы его не задилы. Пусть кто-нибудь из знатных

панов останется у нас в закладе, а без того гетман не пойдет к королю».

Один из присутствовавших при заключении договора, Любомирский, вызвался

остаться на несколько часов у Козаков, и тогда козаки отпустили гетмана.

В пятницу, 10-го августа (20-го и. ст.), утром Хмельницкий, в сопровождении сотни

знатнейших Козаков, прибыл в польский лагерь вместе с своим сыном Тимофеем. Его

подвели к шатру; по некоторым известиям, паны уверяли короля, что он явится с

трусливым и униженным видом, сложа на грудь руки, переводя дыхание. Паны

обманулись 3).

Хмельницкий вошел бодро, с уважением к особе государя, но и с чувством

собственного достоинства. Преклонив одно колено, он сказал:

«Много уже лет, напяснейший и могущественнейший государь, всемилостивейший

отец подданных своих, много уже лет свирепая и коварная ненависть почти всех

польских панов обращена была на нас, верных слуг твоих. Всеми возможными

средствами они топтали привилегии наших старшин, считали Козаков запорожских не

войском величества твоего, а своими рабами. Священники наши были для них хуже

мухаммедан; захватив в государстве власть, при блаженной памяти короле Владиславе

Г, они не давали нам вознести свободный голос на сейме; насилия, убийства,

крайния, оскорбления всякого рода мы претерпевали от них безнаказанно. Прости

смелости моей речи, государь милостивый: мы не обманывали благосклонного твоего

слуха представлением причин, вынудивших нас защищать жизнь свою. Терпение

*) Собр. госуд. гр. и дог., III, № 143, стр. 450—454. — Рук. И. П. Б. № 90 разнояз. F.

X» 5.

2)

Staroz. polskie, I, 265.

3)

Histor. ab. exc. Wlad. IV, 50.

321

наше потерялось: мы принуждены были заключить союз с чужеземцами и

употребить их помощь против шляхетства. Как . осуждать нас за это, когда мы

защищали жизнь свою и имущества, чтб свойственно всякому животному? Скот, если

его мучат, бодается! У меня в мысли никогда не было поднимать оружия против вашего

величества, государя нашего милосердого и неповинного в страданиях наших. Мы

восстали против тех только, которые презирали Козаков, как пресмыкающихся,

угнетали нас, как самых последних рабовъ» :).

Хмельницкий произносил эту речь с жаром.

Король, сохраняя важность своей особы, молчал 2), только ласково протянул руку;

Хмельницкий поцеловал ее с почтением. Тогда литовский подканцлер Сапега отвечал

ему от лица короля:

«Что было и кто в том виноватъ—того невозможно разобрать, даже н вспоминать об

этом более не будем. Его величество, наияснейший король не хочет раздражать никого;

его монаршая милость, как врачевство, все исцеляет; подобно солнцу, освещающему и

добрых и злых, добрый монарх благодетельствует своим подданным, и кротким и

строптивым, и прощает виновного, если он загладит свой поступок верностью и

трудами на пользу отечества» 3).

Вышедши, Хмельницкий повидался с канцлером и), но в чем состояла их беседа—

неизвестно. По другим известиям, также современным, передаваемым лицами, близко

стоявшими к событиям, Хмельницкий иначе держал себя перед королем. Он упал к

ногам государя, заливаясь слезами; произносил долгия речи, но в кратких словах

выразил свое смирение: «не так думал я приветствовать ваше величество!—сказал он:

—но что сталось, то сталось; прости, милостивый король». Король отвечал ему:

«довольно тебе быть нашим неприятелем. Мы допускаем тебя к нашей милости и

отпускаем все вины тебе и всему войску запорожскому. Вознаградите за все нам и