Боги молчат. Записки советского военного корреспондента

Это звучит, как политическое заявление, а мне вовсе не нужно делать таких заявлений, и я их не хочу. Я смотрю на недавние дни и вижу в них Власова, выбравшего для себя трагический путь. Вот злой гений нашего дела, Ленков. Когда-то он был восходящей звездой партийно-бюрократического мира, но отверг всё и стал тем, чем никогда раньше не был и не думал быть. Я думаю о человеке, составившем первые документы освободительного движения. Редактор партийной газеты из Москвы. Говорят, что еврей, это подтверждается тем, что он тайно убит гестаповцами. Если правда, что еврей, то сколько же мужества было у этого человека, надевшего мундир капитана немецкой армии, чтобы положить начало совсем новому русскому делу! Я думаю о красивом генерале, хлопотавшем над авиацией русской освободительной армии. Бывший начальник управления гражданской авиации в Москве. Думаю я о многих, кто отверг свой вчерашний день, свою партийность, привилегированность, чтобы сделать дерзкую и от начала безнадежную попытку.

Рядом с ними стоят офицеры старо-русской армии, участники белого движения и, по совести говоря, я не вижу между ними разницы. В новых и старых в одинаковой мере и почти одинаковым голосом говорит Россия, которой мы не знали, которой мы не знаем, и лишь ощущаем. Начало всему делу не в нас, не в людях попытки военного времени, а в самой России, в ее невыраженной, но и не отменимой воле…

Опять звучит декларацией, а я не хочу и боюсь деклараций. Высоков еще говорил — нам выпала роль декабристов. Я тогда возражал ему: декабристы не примыкали к Наполеону, а воевали в рядах русской армии и по времени их почин лежит в послевоенном периоде, но теперь я вижу, что Высоков был более прав, чем я. Декабристы принесли с собой идеи запада в Россию, наши идеи родились в России, живут в ней, духовно независимы. Германия — случайный полустанок на пути этих русских идей. Я понимаю, что этот случайный полустанок накладывает на нас черную тень измены, но это на нас, а не на саму русскую правду, которую мы хотели выразить. Савл становится Павлом не от того, что он обретает истину, а от того, что истина преобразует, заново формирует его. Власов стал Власовым не тогда, когда осознал неправду русской жизни, а тогда, когда он восстал против этой неправды. Истина в России всеми осознается, да не все способны восстать. Декабристы, — говорил Высоков… В этой аналогии есть свое горе — однодневность. История сказала о предшествующем и последующем, но для самих декабристов всё кончилось в день поражения. Так и для нас. Нет, для нас может быть хуже. Те, что придут после нас, и будут думать, как мы, и действовать, как мы, может быть и слова-то справедливого для нас не найдут. Они возьмут от нас нить будущего, но нас самих отвергнут. Горькая мысль и некуда от нее скрыться. Но может быть продолженная необходимость бунта несет в себе и наше оправдание? Если существует эта необходимость, то должны были быть и мы, взбунтовавшиеся и погибшие, но, и погибнув, оставшиеся.

Но прочь всё, и к Праге. Мы, бывшие тогда в столице чехов, с вожделением ждали того, о чем тогда все говорили: чехи восстанут. Почему с вожделением, я сказать не могу. Позиция Власова, казалось бы, отрезала для нас всякую возможность примкнуть к восстанию — если не говорить об одиночках. Власов приказал, если оно начнется, выходить из города. А тем не менее, восстание казалось нам желанным. Мы с интересом рассматривали карту города, на которой было нанесено расположение немецких войск. Немцев было совсем мало. Если чехи разумно поведут дело, говорили мы между собой, то они в два дня сотрут немецкое сопротивление.

В один из этих дней мне передали приказ Власова. Он хотел, чтобы я выехал навстречу тому полку, с которым шел из-под Штеттина, и дал ему новое направление — не заходя в Прагу, в ее обход, двигаться на Пильзен. Мне приказывалось быть с полком, и если окажется, что дорога на Пильзен перерезана, изменить направление движения, но так, чтобы возможность выхода в район Пильзена оставалась. Власов возлагал на меня и на командира полка принятие самостоятельного решения в зависимости от обстоятельств.

Прежде чем покинуть город, я пришел к Власову. Меня ввели к нему, он начал говорить о необходимости вывести всех русских — военных и невоенных — из Праги, когда вдалеке возникла ружейная стрельба. Власов рывком встал из-за стола, распахнул окно. Стрельба стала слышнее. Вошел адъютант, он доложил, что из немецкого штаба сообщают о восстании в городе. Власов молчал. Адъютант ушел, но тут же опять вернулся. Теперь немецкий штаб сообщал, что какая-то власовская часть вступила в бой на стороне восставших чехов. Власов приказал передать немцам, что в городе нет его частей. Но он, как и я, знал, что власовские части могут быть в городе.