Боги молчат. Записки советского военного корреспондента

Из одной ямы торчала голова того самого парнишки, которого Марк догонял ночью на льду. Закоптелый, покрытый сажей Серега впервые видел северных людей. Таныло остановился возле него и вдруг нажал ладонью на его голову. Серега исчез в яме, а Таныло нырнул вслед за ним. В яме он сел на корточки.

«Плохая яма. Неправильная яма», — сказал он. — «Вылезай. Будем новую строить!»

Серега вылез, а вслед за ним полетели котелки, ложки, сумки, отсыревшие одеяла. Таныло что-то крикнул своим нанайцам. Двое из них ушли в сторону тайги, остальные взялись за концы бревен, покрывавших яму, начали откидывать их в сторону. Вскоре яма стояла без верхнего покрытия. Толпа наблюдала, как нанайцы разрушают. Таныло потребовал лопату и когда ее принесли, начал обкапывать яму. Оттаявшая земля легко поддавалась, яму он расширил почти вдвое. Ходившие в тайгу принесли на спинах вязанки жердей и хвороста. Вдоль стен ямы они вбили жерди. Под ловкими пальцами таежных людей стала вырастать плетеная из хвороста облицовка стены. Прошло меньше часа, а стены ямы уже были заделаны плетеным хворостом. Скоро и пол был покрыт такой же хворостяной сеткой, но погуще.

«Не будет обсыпаться. Не будет очень сыро», — приговаривал Таныло, работая.

Внутри ямы, из хвороста и жердей, нанайцы устроили возвышение, на котором могут спать пять человек. Потом они навалили поверх ямы бревна, засыпали их землей и землю крепко утрамбовали. Оставили узкий лаз. Разложили костер, но не в яме, а снаружи, на земляном настиле. Костер скоро нагрел земляную крышу и в яме стало тепло и бездымно. Петька Шувалов, парень веселый, восторженный и благодарный, полез было целоваться с Таныло, но увидел на его губах желтую табачную пену, махнул рукой и только похлопал его по спине. Таныло радостно смеялся. Подземный город был теперь похож на потревоженный муравейник. Люди разрушали свои ямы и перестраивали их так, как это только что проделали нанайцы.

Старый Айя любил петь песни. Марк и Айя крепко сдружились. Айя — старик. Нанаец. Его Марку в проводники назначил Таныло, и вместе они прошли по тайге много сотен километров — от одного нанайского стойбища к другому, от одной безымянной речки к другой. За эти зимние месяцы стал Марк и сам походить на нанайца. На нем теперь была теплая, оленьими жилами сшитая меховая малица, под ней, из оленя-пыжика, меховая жилетка. Волосы на его голове отросли, торчали клочьями. Борода мужичьего, лопатного покроя. Давно уже он избавился от брезгливости — донашивал почерневшее, обветшавшее белье, умывался только в случаях крайней необходимости, ел мясо без хлеба, если хлеба не было, без соли, не морщась пил терпкую кровь зарезанного оленя — единственное средство от цынги. Ночевали они у костров, питались, чем тайга накормит, и всё шли и шли, пока не выходили на собачий лай очередного стойбища. Приходили в такое стойбище, а там каким-то неведомым образом уже знали о них. Накормят мясом, напоят чаем, уложат в задней части на куче мехов, в которых вольную жизнь ведут вши, и пока спят Марк с Айей, нанайцы обоз готовят, грузят на нарты убитого медведя, приводят оленя, который должен пойти на корм людям. Просыпался Марк, а обоз уже готов. Уйдет он, а Марк со старым Айя снова в тайгу, чтобы через неделю, а то и через десять дней пути появиться в другом нанайском стойбище.

А потом воющими чудищами пали на землю бураны. Белесой громадой сдвинулось с места небо и понеслось над тайгой ревущим потоком. Поток бури рвался сверху вниз и снизу вверх, и уже не разобрать, где верх и где низ.

День и ночь, день и ночь ревела свирепая буря над стойбищем. С тоской прислушивался Марк к штормовому вою, заполнившему вселенную, и начинало казаться ему, что этому вою не будет конца. Откидывал он оленью шкуру, закрывающую вход в чум, обжигала его буря залпом жгучих снежинок, и возвращался он к костру, ничего, кроме бушующего белого хаоса, не увидев. Садился опять у костра, а Айя тянул свою бесконечную песню, и Марк начинал улавливать то, о чем поет старик. О духах поет. О тайге. Рассказывает, как белку нужно в глаз стрелять, хозяина из берлоги поднимать. О буре рассказ ведет, как будто это вовсе не буря, а шумный праздник духов.

В кармане под малицей Марк носил записку Смирнова, дошедшую до него через многие нанайские руки. Знал он из нее, что к Терпскому пришло два транспорта — один с продовольствием, другой с людьми. Теперь в подземном лагере около двух тысяч человек. Виноградов сам привел транспорт с продовольствием, но паек опять пришлось снизить.