Боги молчат. Записки советского военного корреспондента

На правом берегу Марк и проводник стали на лыжи. Тайга встретила их тьмой, да такой густой и непробиваемой, что, казалось, в ней и шагу-то ступить нельзя. Начинающийся рассвет на берегу остался, тут же — царство мертвой ночи. Но каким-то образом в ней многое угадывалось. Деревья угадывались, и Марк обходил их; след от лыж проводника вовсе невиден был, а Марк по чувству держался его; вверху черная пустота неба висела, но какой-то свет в ней все-таки был, потому что ветви деревьев хоть чуть-чуть, но обрисовывались над головой.

Постепенно темень оттеснялась серой мутью, которая где-то между тьмой и светом живет. Зимний день с трудом, но все-таки проникал в таежное царство. Проводник шел впереди — вроде и не очень споро, а Марк лишь с трудом поспевал за ним. Время от времени он окликал деда Игната, прося того остановиться, дать передохнуть. Посмеивался дед в мочалистую бороденку, по-птичьи тонкое лицо к Марку повернув, а Марк прислонялся к дереву, сил набирался. При этом на себя злился — наравне с древним стариком молодой партбюрократ держаться не может! Дед Игнат был прямо-таки поразительного возраста, а Марку за ним не поспеть. Он спросил его о летах, да дед счета им не вел, ответил:

«А кто ж его знает? Не считано. Старуха жива была, считала, а мне это ни к чему. Умерла она, царство ей небесное, когда мне пятьдесят пять годов было, тогда как раз первый пароход по Амуру пошел. Напугалась, и Богу душу отдала».

Пароходы по Амуру уже полсотни лет ходят, значит, деду должно быть за сотню лет, а идет, старый колдун, легко, неутомимо. Высох от возраста, пожелтел, но в тайгу на лыжах бегает, белку промышляет, и с болезнями скорее всего знакомства не водит.

Дав ему передышку, дед опять начинал свой нескорый, а всё же верный ход. За его спиной огромное охотничье ружье. Такое оно длинное, а дед Игнат так мал, что оно прикладом по снегу чертит и на тот угол приклада, что земли касается, бережливый дед железинку набил. С Марком было ружье поновее и покороче, но ему казалось, что в то время, как длинное дедово ружье ловко обегает все препятствия, его собственное за всякое цепляется — то за дерево, то за обмерзший куст.

Когда совсем посветлело, увидел Марк, что находятся они в странном и путанном растительном мире. Познания его в ботанике ограниченными были, но все-таки и не так совсем уж ограниченными, чтобы не поразиться удивительным смешением пород. Много было кедров, но тут же невеста тонкая — белокорая пихта. Лохматится корявая даурская береза, а рядом липа. Дубы огромные, неохватные, и тут же тополя высокие. Ольха корой светится, на ель пушистую поглядывает. Прямо трудно поверить, что всё это в одно место собралось, когда родина у каждого своя, отдельная, и климат каждому разный назначен. Но долго удивляться Марку было нельзя, дед ему времени на это вовсе не давал. Старался Марк не отстать, а сам о себе обидно думал, что это ему не лыжная прогулка по Воробьевым горам в Москве, где он хорошим лыжником почитался. Но больше всего мысли Марка были заняты теми людьми, на поиски которых он отправился — нанайцами. Видеть их ему не доводилось. Припоминал читанное. Оседлый образ жизни нанайцам не дается — ускоряется среди них вымирание, когда их к оседлости принуждают. Нанаец проходит по тайге хозяином, всё в ней ему знакомо, изучено. Медведь, белка, соболь, росомаха, тигр — ничто от него не спрячется. Но из своего обширного таежного хозяйства он берет только то, что ему нужно для жизни. Не убьет он зверя, когда тот линяет. Не убьет ни одной белкой больше, чем это ему нужно.

Марк вовсе из сил выбивался, поспешая за дедом-проводником, всё чаще просил того приостановиться, дать ему передохнуть. Так до самого вечера шли, а вечер от утра в такое время не очень далеко отстоит, день умирает быстро. И дед Игнат к вечеру притомился. На ночевку стали места не выбирая — в тайге везде одинаково. Старик колдовал над костром, а Марк прислонился плечом к шершавому стволу дерева — свинцовой усталостью было налито тело. Пристроил дед Игнат котелок над огнем, варил мясо, которое в его торбе было. Приказал Марку подносить валежник, а сам строил из него какой-то треугольник. Верхним углом было дерево. От него, как землемерная сажень-шагалка, расходились две стенки — их дед Игнат высотой по пояс смастерил. Костер оказался в широкой части незакрытого треугольника. Сооружение простое, а, может быть, тысячелетия были нужны, чтобы к этой простоте приблизиться — так думал Марк, помогая деду. Треугольник принимает тепло, удерживает его в ограниченном пространстве своего чрева, а дед в чреве том, опять же из валежника, что-то вроде низких нар устроил.

Поужинали мясом и хлебом, хлеб у Марка был. Дед в том же котелке начал чай кипятить. Снег в желтоватую воду в котелке превратился — по цвету никакого другого чая не нужно, но дед Игнат из своей торбы извлек коробочку, в каких люди махорку носят, и с великим бережением отсыпал на ладонь несколько крупинок чая. Подумав, добавил еще немного, и скоро чай был готов.