Боги осенью

Однако Дрюня на его призыв не откликнулся, а напротив, припав к черни толя, осторожно, но в то же время и торопливо спускался по скату. Вот он зацепился руками за ободранный край, мягко свесился и спрыгнул в просвет между стенкой и деревянным заборчиком.

Сергей услышал, как зашуршала крапива.

— Куда вы, ребята?..

Ответом ему было молчание.

Евсей между тем подошел и оперся на невысокие колья ограды.

Сумрачная потертая физиономия зашевелилась.

— Николаич, спустись‑ка на пару слов!.. Подойди, говорю, разговор намечается…

Рука его призывно махнула.

Сергей в три секунды оказался у задней калитки. Ему очень не хотелось связываться с Евсеем. В самом деле, наверное, на бутылку сшибает.

— Ну. Чего тебе надо?

Евсей, однако, не торопился: почесал грязь щетины и ухмыльнулся, продемонстрировав зубы. Двух передних у него не хватало.

— Невежливо разговариваешь, Николаич, — отметил он. — Ни тебе «здравствуй», ни чтобы здоровьем поинтересоваться. А здоровье, между прочим, у меня неважнецкое. Но — пришел вот, не посмотрел, что голова сегодня отваливается. Постарался — а тут такое неуважение…

От него несло духом давней немытости, ветхий мягкий пиджак протерся на сгибах до ниток, а засаленный свитер едва прикрывал, по‑видимому, незастегнутую прореху.

Сергей сказал резковато:

— Вот что, Евсей, у меня тут совсем нет времени. Излагай свое дело и давай разойдемся. Но учти, что я в долг тебе уже не поверю…

Евсей снова осклабился.

— А мы в долг и не просим. Насчет «в долг» — это я и сам могу поспособствовать. А пришел я сказать, что на этот раз — все, закончили. Было тебе, Николаич, последнее предупреждение. Как в театре, значит, третий звонок. Так что если чего — пеняй на себя…

Он нахально и угрожающе подмигнул диким глазом, хмыкнул, кашлянул и уже повернулся, чтобы уйти, но придушенно захрипел, потому что суровые пальцы схватили его за лацканы:

— Кто тебя подослал?

Хватка была железная. Евсей дергался, посинев, бил с размаху ладонями, но освободиться не мог и барахтался словно мышь, придавленная капканом:

— Пусти… пусти…

— Альдина? — спросил Сергей, дыша в щетину грязного подбородка.

— Пусти… Задушишь…

— Я спрашиваю: Альдина?

— Она…

— А Котангенса… учителя Перевертова… тоже — предупреждали?

— Ничего я не знаю… Сумасшедший… Пусти!..

Евсей все же вывернулся из сомкнутых пальцев и, предусмотрительно отскочив метра на полтора, будто тронувшийся, заскреб себя ногтями по горлу.

— Чокнутый… Так же убить недолго… Ничего — скоро отправишься за стариком…

— Каким стариком?

— Который… ну это… по географии…

— Мамонтов?

— Фамилию не докладывали… Ты сходи-сходи, может, попрощаться успеешь…

Он дурашливо чмокнул, как будто целуя, и вдруг ринулся по переулку, топча крапиву. Миг — и опушенные стебли начали расправляться…

9

Разумеется, Сергей опоздал.

Когда он, как и был — в тренировочном рабочем костюме, с перепачканными руками и с гвоздями в кармашке на левой части груди, задыхаясь, подбежал к кирпичному трехэтажному дому, где Мамонт имел квартиру, то увидел, что у дома уже собралась небольшая толпа, окна во всех этажах открыты, а из зева парадной с заклиненной половинкой дверей санитары в халатах вытаскивают покрытые простыней носилки. Обрисовывались под тканью детали распростертого тела.

Носилки исчезли в фургончике скорой помощи, и машина начала выбираться из сквера, который опоясывал дом — глухо ухнула и поплыла по направлению к Первой больнице. Синий выхлоп повис в неподвижном воздухе. В толпе сразу же зашептались: «Кричал‑то как!..» — «Я сначала не понял, жена говорит: посмотри, что случилось». — «Дверь закрыта была, пришлось вышибать…» — «Как хотите, товарищи, а что‑то здесь не в порядке…» — «Ну конечно, с чего бы он так кричал?» — «Милиция, вон милиция, они разберутся…»

Из парадной действительно выходил круглый, маленький Пекка, потирая в задумчивости раскрасневшийся нос, а за ним озабоченно шествовал участковый сержант, и не менее озабоченный дядя Миша оглядывался, то и дело вздыхая. И живот его надувался и опадал под мундиром. Сразу чувствовалось, что дядя Миша в глубокой растерянности. Он остановился посередине враз сконцентрировавшейся толпы и сказал, ни к кому в особенности не обращаясь:

— Ну идите, идите, ну что вы тут митингуете?.. Ну — сердечный приступ у человека, ну — с каждым может случиться…

Мощные руки его отталкивали любопытных. Тем не менее уверенности в голосе недоставало. Все присутствующие, наверное, это чувствовали, и из массы собравшихся неслись соответствующие возражения:

— Ты нам баки не забивай!..

— Какой такой приступ?!

— От сердца так не кричат!..

— Убили — и вся недолга!..

— За идиотов нас принимают!..

Дядя Миша был стиснут напирающими телами. Особенно бесился старик — почему‑то в галошах и в полушубке на голое тело: «Ты тут нам, Михаил, зубы не заговаривай! Ты скажи: может народ терпеть таких безобразий? Есть у нас милиция или нет? Ты скажи: за что тебе деньги платят!..» — борода его задиралась, как у раскольника, палка, вытертая на ручке, так и взлетала.