Но как найти имя нынешнего владельца сердоликового перстня?! Беда в том, что за давностью лет почтенный крымский астроном запамятовал фамилию рассказчика-депутата. Так что реликвию, сопряженную с именем Пушкина, стоит сегодня искать в Крыму.
…Пушкин веровал в магическую силу перстня-талисмана, свидетеля былой страсти. И, верно, любил созерцать туманно-красноватое свечение камня сердолика. Загадочный любовный амулет, навечно соединённый с именем обворожительной графини.
«Шестисотлетний дворянин»
Милый образ не скоро покинет поэта: не единожды выведет его рука на чистых листах строки, навсегда обессмертившие имя Елизаветы Воронцовой.
Но и властительного супруга графини, вернее, его «милостей» долго ещё не сможет забыть Пушкин. Так, в письме к Александру Бестужеву, критику, размышляя о всемирной литературе, и русской в том числе, помянет он графа недобрым словом: «Мы (писатели) не хотим быть покровительствуемы равными. Вот чего подлец Воронцов не понимает. Он воображает, что русский поэт явится в его передней с посвящением или с одою – а тот является с требованием на уважение, как шестисотлетний дворянин, – дьявольская разница!»
Да вот и Вигель весьма тонко свидетельствует в пользу поэта: «…Как все люди с практическим умом, граф весьма невысоко ценил поэзию; гениальность самого Байрона ему казалась ничтожной, а русской стихотворец в глазах его стоял едва ли выше лапландского. А этот водворился в гостиной его жены и всегда встречал его сухими поклонами, на которые, впрочем, он никогда не отвечал. Негодование возрастало, да и Пушкин, видя явное к себе презрение начальника, жестоко тем обижался и, подстрекаемый Раевским, в уединенной с ним беседе часто позволял себе эпиграммы».
Любопытны и суждения самого Пушкина о резкой перемене в его жизни, когда принужден был он покинуть милую Одессу и… милую графиню. О них поведал Иван Иванович Пущин, единственный из друзей, кто дерзнул навестить опального поэта в Михайловском: «Пушкин сам не знал настоящим образом причины своего удаления в деревню; он приписывал удаление из Одессы козням графа Воронцова из ревности; думал также, что тут могли действовать некоторые смелые его бумаги по службе, эпиграммы на управление…»
Иван Пущин, оставив воспоминания много-много позже после достопамятной встречи, не без горечи заметит: «Уцелели бы все эти дорогие подробности, если бы тогда при нас был стенограф». Увы…
Спустя годы Александр Сергеевич записал новость, слышанную им от прибывшего из Одессы знакомца: «Болховской (Яков Дмитриевич Бологовский, отставной офицер, советник. –
Это последнее упоминание Пушкина о Елизавете Воронцовой, что осталось на страницах его дневника, помеченное днём 8 апреля 1834-го. Именно тем воскресным днём Пушкин и Бологовский в числе других представлялись императрице Александре Фёдоровне. Там, в петербургских дворцовых покоях, и состоялся тот памятный разговор. И, верно, поэту приятно было слышать лестные отзывы о былой возлюбленной.
«Злой гений»
В Одессе у Пушкина появился не мнимый, а реальный соперник – Александр Раевский, имевший с графиней довольно долгую связь.
Друг Александра Пушкина и его «злой гений» одновременно. «Язвительные речи» Александра Раевского, исполненные «хладного яда», обладали странной притягательностью. Саркастический ум и скептицизм приятеля поначалу приводили в восторг молодого Пушкина – поэт не сомневался: его друг «будет более нежели известен». Пушкин и обессмертил его имя, посвятив необычному приятелю стихотворения «Демон», «Коварность» и, вероятно, «Ангел».
И Раевский, и Пушкин были влюблены в красавицу-графиню Елизавету Воронцову, оба домогались её расположения, и оба в том преуспели. Но Александр Николаевич, и тому есть немало доказательств, употребил весьма сомнительные средства для устранения соперника. И как следствие хитроумного шантажа – обострение отношений Пушкина с всесильным губернатором Михаилом Воронцовым и высылка поэта из Одессы в Михайловское.