Богиня маленьких побед

Курт преувеличивал: укрепившейся за ним репутации неуживчивого человека было вполне достаточно для того, чтобы отбить всяким занудам охоту ему досаждать. Он почесал макушку. Из-за шерстяной шапочки у него ужасно зудела голова, но снимать ее он категорически отказывался. Закончив раскладывать мотки ниток, он уставился на свои руки, теперь ничем не занятые. Я вспомнила хитроумный метод Альберта, с помощью которого он отбивался от назойливых просителей. Для этого физик пользовался супом: если ему хотелось продолжать разговор, он отодвигал от себя тарелку; если же она оставалась стоять перед ним, то помощница Эйнштейна Элен знала, что визитера пора выпроваживать. В зависимости от ранга гостя, он мог и не прибегать к уверткам, а сказать напрямик. А вот Курт назначал встречи, но потом на них не являлся. Эта его маленькая трусость ничуть меня не удивляла.

– Курт, после обеда тебе следует немного отдохнуть. Чтобы вечером быть в форме.

– Я не смогу уснуть.

– Тебе не хватает физических нагрузок. Ты перестал гулять, дышать воздухом.

– А с кем мне гулять?

Напоминать ему о моем существовании было бесполезно. Он сожалел не столько о прогулках с Альбертом, сколько об их долгих ученых спорах.

– Ах! Я слышала, как что-то грохнуло. Наверное, мама встала.

Я с трудом поднялась с шезлонга. Колени болели. Tief wie die Erde, hoch wie das Tier, meine Freunde[138]!

Вскоре после смерти друга Курт помог Брунии Кауфман, научному секретарю Альберта, разобрать бумаги, хранившиеся в кабинете ученого в ИПИ. Он безропотно согласился выполнить эту миссию, лишь бы не ходить на траурную церемонию, которая так и не состоялась. Альберт угас во сне 18 апреля 1955 года. В тот же день его тело кремировали в Трентоне и друзья тайком от всех развеяли его прах по ветру. Эйнштейн боялся, что его могила превратится в святилище, куда паломники будут приходить полюбоваться мощами святого. При жизни он наотрез отказывался становиться идолом и не желал, чтобы после смерти из него сделали набитое соломой чучело. Хотя все равно им стал.

Я усадила Хильдегарду в кресло в тени. Затем укрыла пледом и дала тарелку крекеров, чтобы ей было чем занять руки. Пенни, прекрасно знавший, что на этот раз добыча будет легкой, кружил вокруг, повизгивая от радости. Курт поинтересовался у мамы, как она себя чувствует – не потому, что это было ему интересно, а просто так, от безделья. Та подняла глаза, недоверчиво взглянула и тут же потеряла к нему всякий интерес. Потом протянула крекер собачке.

– Сегодня утром она перестала меня узнавать. Считает, что я Лизль.

– Я не выдержу, если увижу мою мать в таком же состоянии.

От комментариев я воздержалась. Марианна наверняка доживет до ста лет. Жесткое мясо всегда хранится дольше. Моя бедная мать угасала в состоянии изнурительного умопомрачения: вечно все путала, выплевывала пищу и ходила под себя. Курта перспектива впасть в старческий маразм тоже беспокоила. В свои пятьдесят два года он считал, что жизнь уже позади. Эти надоедливые песенки в его исполнении я слышала последние лет двадцать. Я никогда не ездила в ландо, потому что, разрываясь между мужем и матерью, имела право лишь на кресло-каталку. Судьба сама надела мне на голову белый чепчик сиделки.

– Адель, у твоей мамы изо рта течет слюна.

Я встала, вновь усадила Хильдегарду прямо и вытерла ей губы.

– Ты не слышишь? По-моему, звонит телефон.

– Тебе бы лучше взяться за работу, чем томиться вот так в ожидании.

– Зная, что меньше чем через час они будут здесь? Я ни за что не смогу сосредоточиться!

– Ступай в гостиную. Послушай музыку. Посмотри телевизор. Тебе не нужно срочно ответить на какие-нибудь письма?

– Не хочу. Ты уверена, что телефон не звонит?

Запершись в кабинете покойного друга, Курт попытался сказать ему последнее «прощай». Он разобрал горы бумаг, выискивая в них последние следы гения. Но картонные коробки были заполнены лишь бесплодными уравнениями. Муж вернулся домой подавленный и весь в пыли. Он тоже испытывал потребность кем-то восхищаться. В Альберте ему нравилась несгибаемая веру и кипучая энергия, неизменно направленная на поиск и борьбу. В нагромождении пожелтевших бумаг, оставшихся после кончины гения, Курт разглядел собственные слабости; теперь это уже была не его борьба. Он уже не был тем юным воителем, срывавшим покровы тьмы, потому что давно чувствовал себя стариком.