Богоматерь Нильская

– Если наших родителей убьют, пусть лучше и нас убьют тоже. Знаешь, что случилось, когда наши укрылись в миссии? Там было полно сирот, их отцов и матерей только что убили. Так вот, пришел префект и сказал, что есть семьи хуту, которые готовы их усыновить, наговорил миссионерам всяких красивых слов: христианское милосердие, гражданская солидарность, когда отец их повторяет, он начинает страшно сердиться, а мать сразу плачет. Так вот, они поделили между собой тех сирот: мальчиков, которые могли работать у них на полях, и девушек, которые пользовались большим успехом, ты догадываешься почему! Когда приедут МРА, как обещала Глориоза, и мы знаем, с какой целью, наступит самое время прятаться, попытаться вернуться к родным и всем вместе бежать в Бурунди.

– Лично я пойду к Фонтенайлю, он меня защитит, не отдаст этим насильникам и убийцам: я для него Изида, и потом, кроме тебя, никто не знает, что я у него бываю.

– Ты уверена? За тобой никто не следил? Ты ничего не говорила Модесте? У меня иногда появляются сомнения: почему она так любит разговаривать с нами, тутси, втайне от своей «великой» подруги – потому что сама наполовину тутси или просто чтобы шпионить за нами? Зачем ей, бедняжке, так усложнять себе жизнь?

– Не знаю. Трудно сказать. Может, она кое о чем и догадывается. Она часто спрашивает меня, что я буду делать в воскресенье, намекает на старого белого сумасшедшего, который так любит рисовать красавиц тутси, и при этом все смеется.

– Будь осторожна. Даже если у нее мать и тутси, ты же прекрасно знаешь, чью сторону она всегда будет держать.

– Но, Вирджиния, если нам действительно надо будет бежать, как мы это сделаем? Лицей один такой в Ньяминомбе, он окружен со всех сторон. Я уверена, что бургомистр с полицией и активистами за ним уже следят. Когда настанет нужный день, они поставят на дороге кордоны. И тогда ты не только на «Тойоте», а даже переодевшись в старуху-крестьянку, не выедешь из Ньяминомбе. И в самом лицее ни на кого нельзя рассчитывать. Мать-настоятельница уже заперлась у себя в кабинете, чтобы ничего не видеть. Учителя-бельгийцы будут невозмутимо продолжать свои уроки. Французы, при всей симпатии, которую они к нам, кажется, питали, – из-за нашей внешности, – будут следовать инструкциям своего посольства: не вмешиваться! Не вмешиваться! Когда убийцы набросятся на нас, кто-то скажет: «В Африке всегда так было, дикари устраивают бойню, поди разберись в этом». И даже если некоторые из них заплачут, запершись у себя в комнате, их слезы нас не спасут. Но одна надежда у меня есть – это Фонтенайль. Знаешь, он отправил мои портреты в Европу, меня там знают. Он все время твердит, что меня там ждут. Он не станет смотреть, как меня убивают у него на глазах, вот так, ничего не делая. Пойдем со мной. Ты же тоже его королева Кандакия. Он должен спасти свою богиню и свою королеву.

– Не пойду я прятаться к твоему белому. Странно, я не боюсь, как будто я уверена, что спасусь, как будто кто-то или что-то пообещал мне это.

– Кто же?

– Сама не знаю.

Вирджиния вела обратный отсчет дней, неумолимо приближавших лицеисток тутси к исходу, который она считала неотвратимым. Не было никаких сомнений в том, что сценарий отца Эрменегильда будет разыгран по пунктам. Но она не могла отделаться от таившейся где-то в глубине души уверенности, что ей удастся спастись, и это смущало ее. Тем временем Глориоза стала в лицее полновластной хозяйкой. Ее власть распространялась и на столовую. Стол на небольшом возвышении, откуда сестра Гертруда и надзирательницы наблюдали за приемом пищи, теперь пустовал. Глориоза заявила, что не желает отныне открывать рот в присутствии иньензи. Пусть теперь те едят после истинных руандиек. При этом количество пищи, которое правительство все еще выделяло по квоте этим тунеядцам, будет сохранено, за этим проследят. Остальные столы последовали ее примеру. Глориоза приказала также, чтобы никто не смел больше разговаривать с тутси-иньензи и чтобы им не позволяли общаться между собой. Настоящие активистки должны были постоянно приглядывать за ними и докладывать ей лично обо всех подозрительных фактах и поступках. Вирджиния, однако, заметила, что Иммакюле старается всегда выходить из-за стола последней и незаметно оставляет в тарелке добрую часть своей порции.

Вирджиния не могла, не желала больше спать. Она прислушивалась к малейшему шуму и с тоской ждала, когда заскрипят ворота, раздастся шум моторов, зашуршат по гравию шины, возвещая появление убийц. А потом – дикие вопли, брань, топот кованых подошв по лестнице, и бегство, безумное бегство…

Вирджинии хотелось бы, чтобы все это произошло ночью. Она думала, что так ей будет легче оторваться от преследователей в лицейских коридорах, через кухонную лестницу выбраться в сад, перепрыгнуть через стену и бежать, бежать в горы. Что будет после, она не знала. Представить себе это у нее не получалось. В любом случае, надо было, чтобы все произошло безлунной ночью.