Богоубийство (СИ)

Типичные фразы, типичные милые отговорки. Все как всегда. Их особый добрососедский ритуал не менялся. «Зачем ты так напился?», «Почему так поздно?» - типичные вопросы миссис Трефан. «Не беспокойтесь», «Все хорошо, идите спать», «Спокойной ночи» - типичные ответы мистера Полански. Как всегда, ему хотелось в максимально короткий промежуток времени закончить с ней разговор. Тем более, сейчас, когда в нем пылала его писательская мысль. Будет ли он винить соседку, если он вдруг забудет ее?.. Отчасти. Но себя корить он будет больше. Это типично для писателей. Сейчас он ловил себя на мысли, что теперь может легко понять настоящего писателя. Потому, что только настоящий писатель и поймет ту искреннюю душевную боль, которая появляется после того, как тот забывает то, что хотел записать. И Стефан очень надеялся, что не забудет. У него не получалось быстро отмазаться от разговора.

- Маменька родная, Стефан! – восклицала старушка.

- Не переживайте! – уставал успокаивать ее Стефан. - Хотите, я приду к вам в это воскресенье? Недавно меня угостили таким вкусным печеньем. Я его принесу…

- Не стоит, Стефан! У меня тоже есть очень вкусное печенье!

- Нет, такого вы не пробовали! Вы должны его попробовать!.. – настаивал Стефан, тем самым заканчивал разговор на приятной ноте, дабы поскорее.

Старушка смеялась, умиляясь опьяненной добродушностью Стефана. «Нынче молодежь уже не та. Наплевать на стариков» - в шутку говорила она.

- Да-да. Спокойной ночи, - соглашался Стефан, закрывая за собой дверь, и оказавшись за ней, устало выдохнул с облегчением.

Пошел на кухню, чтобы чего-нибудь попить. Хотя бы воды. Так хотелось пить и сделать паузу. Знал, что мысль уже не убежит. Уже был уверен в том, что удержал ее. Хоть и хотел поскорее записать, так она чесала ему мозг.

С радостью обнаружил молоко в холодильнике. То, что нужно. С удовольствием выпив его, Стефан выбросил бутылку в мусорное ведро, после чего решил прилечь на минутку. Ему хотелось сформулировать мысль как можно четче и яснее, чтобы ему уже не пришлось кардинально переделывать ее потом, хоть и знал, что придется. Все же, в каком-то смысле писатель он был скучный и дотошный. Насколько серьезно он все же относился к своему труду при всем своем нежелании его широкой огласки. По-прежнему он даже как-то отчасти стеснялся его, тем самым, стесняя свои мысли о нем. Это нормально? Стефан не знал, поскольку в нем сейчас говорил абсурд.

Абсурд – составляющая всех вещей, по сути. Он чувствовал себя писателем и не чувствовал себя им одновременно. Возможно, не стоит думать об этом вообще?

Стефан посмотрел на пишущую машинку, и подумал о Мортимере. Наверняка, ему сейчас было холодно, он забился в какой-то пещере, либо же соорудил укрытие среди камней, пытаясь выжить. На острове в свои права вступала зима. А он мерз, и Стефан чувствовал это. Он представлял себе картину, которую должен был описать следующей. А мысль… Хватит заметки. Она будет в самом конце. А нужно писать все по порядку. Так решил Стефан. Он не понимал писателей, которые писали частями, затем стыковали их, меняя местами, расширяя. По сути, каждый писатель непонятен другому по-своему. Возможно, поэтому он недолюбливал их на самом деле, особенно их общества, хоть и любил читать их?

Стефан вдруг почувствовал, как вверху желудка его стало подташнивать. Еще чуть-чуть, и станет подниматься вверх по пищеводу. Он понял, что перепил. «Не сейчас, Мортимер! Сейчас кое-что другое» - подумал он, и побежал в ванную. Подбежав к унитазу, он быстро поднял крышку, склонившись над ним.

Рвал и думал, что есть вещи абсолютно неизменные в этом мире, и в его жизни, в частности. Думал, что завтрашнее утро обязательно напомнит ему о сегодняшнем вечере, что уже сделает сегодняшний вечер незабываемым в какой-то мере. И что он пообещает себе больше так не пить, что будет самообманом, пока подобный вечер не повторится вновь. И по сути, ничего не забывается абсолютно, просто человеку свойственно болеть от желания повторить приятное, пусть оно и чревато неприятным. Гедонизм ломает людей…

Странно, но когда Стефан размышлял обо всем этом, чувствуя горечь от рвоты в горле и во рту, он вдруг снова подумал об Анне. В этот самый момент…

IX

Джулиану снились его руки в крови.

Сарай… Темный, мрачный, сырой, пугающий. В нем бывал только он и его младший брат Кристофер. Он все меньше верил в своего брата, поскольку его недоверчивый страх к этому грязному месту усиливался, и это чувствовалось. Джулиан ощущал это. Он знал запах страха. Он даже чувствовал свой. Свой же больше всего и ненавидел. Как же ему, при этом, хотелось чувствовать запах трусости в других.

Кристофер… Беспрекословный, но явно не такой покорный родной брат, родная кровь, все более становился неприятелем. Его взгляд все чаще был укоряющим, пусть и молчаливым. Джулиан чувствовал, что это до поры до времени. Тот упрекал его внутри. За то, что делал он. За смерти на мысе. В его сарае. Джулиан знал, что Кристофер не простит ему ту самую невинную смерть, на которую он обрек юную девушку.