Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X–XI веках

Гораздо важнее совпадение не конкретных чисел, а самого принципа организации – то есть содержание на постоянной основе (и прямыми денежными выплатами, и выдачей оружия и обмундирования) профессиональных воинов в количестве значительно превосходящем нормальные для того времени размеры воинских объединений. Как показывают современные исследования, в раннее и даже высокое Средневековье отряд в несколько сотен человек уже считался сравнительно большим военным объединением, а «армии» в несколько тысяч воинов можно предполагать только в исключительных случаях, и набирались они, конечно, только на разовые военные предприятия и из самых разнородных социальных элементов[579].

Очень важно также совпадение условий, в которых возникали и распадались эти «большие дружины». Они создавались (вероятно, вполне сознательно) в качестве средства построения политической общности, крепящим элементом которой был сбор дани. Либо сама эта дань (как Danegeld с англичан), либо какие-то особые источники доходов, обеспечить которые и была призвана «большая дружина», и были основным источником её содержания. Так, в Чехии, по предположению Д. Тржештика, главным доходом правителя, за счёт которого он мог содержать корпус собственных воинов, была прибыль от продажи невольников на работорговом рынке Праги. Но невольников добывали ведь те же самые воины[580].

Политии, образованные с помощью «больших дружин», представляли собой конгломерат областей и общностей, связанных лишь выплатой дани одному центру, и они не могли быть долговечны. Как только возможности внешних завоеваний или эти особые источники «сверхдоходов» (как выражается Тржештик) иссякали или переставали быть доступными, содержание большого контингента профессиональных воинов (то есть людей, не занимавшихся ничем кроме войны и, значит, не занятых ни в производстве, ни в управлении) должно было ложиться более тяжёлым бременем на тех, кто уже был подчинён, и тогда сказывались и недовольство местных элит, и неразвитость централизованного аппарата контроля и принуждения. Получить большие суммы и при этом в определённый срок (ср. указание на ежемесячные выплаты «дружинникам») было уже трудно, и надо было либо находить другие способы оплаты дорогостоящего «труда» воинов-профессионалов (ср. наделение землёй хускарлов в Англии в XI в.), либо снижать плату (с неизбежным падением качества этого «труда»), либо отказываться от их услуг. Кризисы могли быть, судя по примерам Польши, Чехии и датско-английской «империи», разной степени тяжести и продолжительности, но в любом случае в итоге они приводили к отказу от первоначальной даннической системы подчинения и эксплуатации. Если эта первоначальная система крепилась во многом на силовом превосходстве и принуждении (обеспечиваемом «большой дружиной»), то после кризиса существенно большую роль для сохранения политического единства должны были играть интересы взаимной выгоды и договорно-согласительные механизмы. Правитель вынужден был сокращать до минимума свою личную охрану-дружину, а основное значение в военном отношении переходило к знати с её дружинами и клиентелами и к наборам свободного или зависимого населения.

Следует также подчеркнуть, что все случаи, когда у нас есть основания говорить о «большой дружине» (Польша, Дания/Англия, более предположительно Венгрия и Чехия), относятся приблизительно к одному времени, когда эти регионы были во многом типологически схожи. В X–XI вв. Чехия, Польша, Венгрия и Скандинавия, в тот момент, так сказать, захватившая в свою орбиту Англию, представляли собой как раз те «пограничные народы» (нем. Randvölker), о которых часто вспоминают, когда противопоставляют сложившиеся цивилизации и более «примитивные» общности, паразитирующие на окраинах этих цивилизаций, но при определённых обстоятельствах способные со временем обрести собственные политические и культурные формы. Раньше так говорили прежде всего о кельтских и германских варварах, которые сначала тревожили северные окраины Римской империи, а затем создали на её обломках собственные государства[581]. Недавно (в книге 2004 г.).

К. Модзелевский предложил – совершенно справедливо, на мой взгляд – расширить понятие «варварской Европы», включив в него германские, славянские, балтские и финно-угорские народы, которые создали свои политии несколько позже– в IX-XII вв. Справедливость этого подхода подтверждается прежде всего тем, что и те, и другие варвары обнаруживают массу общих черт в общественном устройстве, политическом быте, культурно-правовых формах и т. д. Только если варвары «первой волны» имели дело с Римской империей, то варвары «второй волны» были «пограничными народами», с одной стороны, для Каролингской империи и государств, ей наследовавших, а с другой – для Византийской империи.