Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X–XI веках

Конечно, такого рода сетования, как хорошо известно из аналогичных случаев, обычно несколько сгущают краски и вольно или невольно, сознательно или бессознательно искажают явления действительной жизни. Нам теперь трудно проверить обоснованность филиппик летописца. Но, по крайней мере, его гнев по поводу требования одного из княжеских людей выплатить больше 5 гривен, был, видимо, всё-таки не совсем оправдан. Если допускать, что жалованье скандинавских наёмников Ярослава составляло 6 гривен, то недовольство кого-то из княжеских военных слуг в конце XI в. жалованьем в 5 гривен не станет удивлять.

В то же время те же аналогии не дают оснований рассматривать эти сетования и как чисто риторические упражнения. Пусть и утрируя действительность, древнерусский критик «повреждённых нравов» всё-таки отталкивался от неё. Сопоставление известия статьи 1093 г. и «Предисловия» к НС позволяет утверждать, что одной из тех реальных проблем, которые отразились в высказываниях летописца, был кризис института «большой дружины». Существование многочисленного корпуса княжеских военных слуг стало в конце XI в. осознаваться как некая общественная проблема. Содержание этого корпуса обходилось, видимо, недёшево, результат его действий удовлетворял не всегда, а со временем стало нарастать напряжение между профессиональными военными, жившими на «казённое» жалованье, и потомственной знатью, претендовавшей на контроль над «государственными» финансами. Из летописного рассказа о последних годах правления Всеволода Ярославича и начале киевского княжения Святополка со всей очевидностью вытекает, что боярство претендовало тогда на ключевую роль в государстве, и естественно, что боярам должно было быть не по нраву, если князь пытался им противопоставить какие-то другие силы.

В середине – второй половине XII в., когда Русь представляла собой около полутора десятка фактически независимых земель-княжеств, крупных военных соединений на службе князей уже не видно. Князья, правившие этими землями, очевидно, были просто не в состоянии содержать на постоянной основе корпуса до нескольких сотен и более воинов, должным образом вооружённых и обученных.

Общеевропейской тенденцией IX–XII вв. были повышение роли тяжеловооружённой кавалерии и удорожание военного снаряжения, которое становится доступным относительно узкому кругу лиц[645]. Сил не только политических, но и военных, которые могли бы составить альтернативу ещё более усилившемуся боярству, не заметно. Боярские военные слуги выступают теперь иногда даже под обозначением «полки». Это обозначение используется, например, в летописном рассказе о конфликте галицких бояр с их князем Владимиром в 1188–1189 гг. Весьма показательно в этом рассказе противопоставление княжеских и боярских сил: бояре собрали «полкы своя», а князь, не способный им противостоять, бежал со своей личной (очевидно, немногочисленной) «дружиною»[646]. Определяющее значение имеют силы, ведомые ростовскими боярами, в междоусобице, разгоревшейся после смерти Андрея Боголюбского во Владимиро-Суздальской земле в 1174–1177 гг.[647] В Новгороде посадник Михалко Степанович в 1255 г. выставил против новгородского веча «свой полк»[648].

Ещё более показательно описание военных сил, собравшихся вокруг владимиро-волынских князей Даниила и Василька, тогда ещё детей, когда они пришли из Польши на Русь с польским князем Лешком Белым (1213 или 1214 г.): по сравнению с «боями» других русских князей «бѣ бо вои Данилов[ы] болши и крѣплѣиши – бяху бояре велиции отца его вси у него». Превосходство «воев» Даниила в числе и боеспособности напрямую связывается с тем, что к нему пришли «велики бояре» его отца, князя Романа Мстиславича. Именно бояре и их военные слуги имеют решающее значение в военных силах, собранных князем. И это обстоятельство явно и очевидно всем окружающим – летописец после этих слов тут же добавляет: «видивъ бо Лестько се, и поча имѣти любовь велику ко кн(я)зю Данилу и брату его Василку»[649].