Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X–XI веках

В литературе это известие сопоставлялось с постановлениями «Русской Правды» и другими данными и вызывало самые разные интерпретации. Последнее время, следуя толкованию Д. С. Лихачёва, обычно считают, что речь шла о смертной казни и что Владимир, попытавшись ввести какие-то новации, от них отказался[635]. В этом случае, правда, остаётся неясным, зачем надо было вообще в летописи рассказывать о попытках изменить порядок наказания разбойников, если в конце концов всё осталось по-прежнему.

На мой взгляд, предположение о том, что в конце концов какие-то новации были внесены, придаёт большую осмысленность тексту: летописец, указывая на влияние христианских идей и представителей церкви, хотел объяснить определённые перемены в юридической практике. Тогда, интерпретируя слова епископов и старцев как предложение брать виру в случае необходимости (для покрытия военных расходов), смысл итогового постановления надо видеть в его компромиссном характере: допустимой и даже, может быть, более правильной практикой была признана «казнь» разбойников, но тогда, когда князь и его советники признавали это необходимым, они могли взимать штрафы в казну. Понятно, что в реальности такой порядок был выгоден и удобен князю, поскольку давал ему большую свободу действий– в зависимости от ситуации он мог «казнить» или требовать выкуп.

Так или иначе, в данном случае мне важно отметить, что средства, собранные от судебных штрафов, шли на покупку оружия и коней, и такой порядок существовал в той или иной форме и до Владимира, и после него. Очевидно, что эти оружие и кони предназначались не боярам, у которых были собственные средства на оружие для себя и своих людей (ср. упоминание летописи об отроках Свенельда), и не смердам, которые набирались на военную службу нерегулярно и тоже шли со своими конями и вооружившись кто как мог (ср. летописный рассказ о спорах между Святополком киевским и Владимиром Мономахом о привлечении смердов в поход на половцев[636]). Князь мог давать оружие и коней только более или менее доверенным и надёжным людям, а таковыми были прежде всего его собственные военные слуги, его отроки или гриди. Таким образом, в этом летописном сообщении надо видеть свидетельство того, что заботу о военной экипировке своих слуг киевский князь – так же, как и польский князь Мешко, – брал на себя (если не всегда по абсолютному закону, то по крайней мере в каких-то случаях), а средства могли браться из доходов от исправления суда.

В источниках домонгольской эпохи можно найти разные указания на то, что князья сосредотачивали в своих руках большое количество оружия и коней. Ближайший по времени пример – это упоминание в летописном рассказе о мятеже киевлян против Изяслава Ярославича в 1068 г., что горожане стали требовать от князя «оружье и кони», которыми князь располагал, очевидно, в количестве достаточном, чтобы вооружить многих людей. Киевляне собирались сражаться с половцами, напавшими на Русь[637]. Показательно, что князь, несмотря на то, что от половцев исходила объективная угроза для всех, в том числе и для него самого, отказался предоставить киевлянам требуемое – очевидно, он им не доверял и считал, что его оружие и кони предназначены совсем не для них.

Историки часто обращали внимание на данные о княжеских арсеналах и табунах, но практически никогда не задавались вопросом, для кого собственно предназначались содержимое этих арсеналов и лошади из этих табунов. Следуя той логике, с помощью которой был истолкован рассказ о наказании разбойников Владимиром, надо думать, что эти данные тоже подразумевают наличие в том или ином случае у соответствующего князя его собственных слуг, которым в случае необходимости предоставлялись его собственные оружие и кони. Такого рода данные имеются вплоть до монгольского нашествия, и это обстоятельство заставляет поставить вопрос о том, сохранялась ли «большая дружина» на протяжении всего домонгольского периода.

Тот момент, когда источники позволяют нам зафиксировать точную численность корпуса военных слуг киевского князя (800 человек в 1093 г.), приходился уже на время упадка этого института на Руси. На мой взгляд, об этом свидетельствует то, что летописец устами бояр высказывается скептически о военной силе Святополковых отроков и перекличка этих скептических высказываний с критикой общественных нравов в «Предисловии» к НС, которая уже цитировалась в предыдущей главе, когда анализировалось значение слова дружина (см. с. 191). Выше был оставлен открытым вопрос о том, против кого именно были направлены обличения автора «Предисловия». Теперь можно попытаться ответить на этот вопрос, разобрав подробнее текст «Предисловия» в сопоставлении со статьёй 6601 (1093) г. При этом, разумеется, надо исходить из вывода, к которому привели исследования А. А. Шахматова и А. А. Гиппиуса, что автором статьи ПВЛ 6601 г. и «Предисловия» был один человек – составитель НС[638].