Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X–XI веках

В такого рода контекстах отличие бояр чисто социального характера – они просто как люди более выдающиеся отличаются от «убозих» и «киян». Но это совершенно не мешает выступать тем же людям группой, претендовавшей на ведущую военно-политическую роль и тесно связанной с правителем. Укажу на один яркий пример в летописной статье, с которой мы тоже уже познакомились – под 6601 (1093) г., где рассказывается о смерти Всеволода Ярославича, вокняжении в Киеве Святополка Изяславича и борьбе с половцами (см. в главах II и III – с. 237, 307–308). В сообщении о смерти Всеволода видим тот же трафарет «народной» скорби – «собрашася еп(и)с(ко)пи и игумени, и черноризьци, и попове, иболяре, ипростиилюдье…» и т. д. Здесь «боярами» обозначены люди, отличающиеся от «простых». Ниже меняется контекст, речь заходит о военном походе, и о боярах уже сказано иначе: после поражения от половцев «Володимеръ (Мономах – П. С.) же п[р]ебредъ рѣку с малою дружиною – мнози бо падоша от полка его, и боляре его ту падоша… и перешедъ на ону сторону Днѣпра, плакася по братѣ своемъ и по дружинѣ своеи…»[886] Бояре здесь числятся в «полку»/«дружине» (очевидно, здесь это синонимы) и связываются с князем – «боляре его».

Внутри одной статьи, судя по всему, вышедшей из-под пера одного автора, под боярами имеется в виду и группа, отличная по социальным признакам, и группа, выдающаяся в военном плане и связанная с князем. Это никак не свидетельство неконкретности или «книжности» слова – это просто отражение того факта, что бояре составляли такой слой или такую группу, которая совмещала в себе черты социальной элиты и военной. Естественно, нет ничего удивительного и в том, что в той же самой статье 6601 (1093) г., как уже говорилось выше при её специальном анализе, те же люди – высший слой общества и важнейшие княжеские советники – обозначены и другими (более широкими по смыслу) словами– «мужи» или «дружина» (иногда с теми или иными уточняющими определениями – например, «мужи смыслении» или «дружина первая» и т. п.). В этом-то выборе разных слов, семантика которых пересекалась, и сказывалась специфика летописи как литературного произведения, где играют роль жанровые установки, предпочтения того или иного автора и тому подобные факторы.

А. А. Горский, безусловно, прав, подчёркивая, что словом бо(л)ярин обозначались представители не просто какой-то элиты (некие богатые и знатные"), а именно той, которая стояла у кормила власти древнерусского государства. Однако, как уже отмечалось выше, в его рассуждениях присутствует совершенно излишняя тенденция тесно увязать и само слово, и тот слой, который им обозначался, с «дружиной».

Понимание бояр Горским оказывается производным от попыток, с одной стороны, представить «дружину» как институт или организацию или даже корпорацию, которая соответствовала определённому этапу развития древнерусского государства (X– середина XII в.), а с другой – разглядеть в летописных упоминаниях «дружины» указания на этот институт. Более того, говорить о «разложении» самого «института дружины» Горскому позволяют как раз изменения в положении боярства, которые он относит к концу XI – середине XII в., а именно – «возникает боярское вотчинное землевладение, в результате чего ослабевает связь бояр с князем, и бояре, оставаясь служилым слоем, всё более "привязываются" к территориям, на которых расположены их вотчинные владения». Бояре, «став вотчинниками, превратились в поземельных вассалов князя: они остались военно-служилой знатью, но перестали быть знатью дружинной»[887].

Логика и представленные выше результаты данного исследования не поддерживают эту схему. На мой взгляд, в ней слишком сильно сказывается стремление примирить представления (наиболее ярко выраженные у А. Е. Преснякова) о «княжом праве» и «дружине», из которых якобы выросли все структуры и механизмы власти и господства, и тезис, развитый в советской историографии, о решающем историческом значении боярского сеньориального землевладения.