Боярин

Ли Чань, Ли Чань… убит. Второй посланец – Игдорж Даурэн, в плену, из которого, по всей видимости, выберется очень и очень нескоро, если вообще выберется. Остается третий – Суань Го, коварный отравитель, убийца, как было бы хорошо, если б именно он лежал сейчас в траве вместо Ли Чаня, или хотя бы попал в плен, как Игдорж Даурэн. Увы, судьба распорядилась иначе. Хотя, с другой стороны – теперь Павла уж вряд ли кто будет преследовать. Суань Го, даже если и доберется до Сарая, наверняка будет уверен, что Павел надолго остался в разбойничьей шайке… Или – не будет уверен? Этот похожий на Джека Воробья кидань умен, хитер и коварен, в чем Павел не раз уже имел возможность убедиться. Эх, если б он остался сейчас здесь навечно! Увы…

Однако оставались проблемы и кроме Суань Го – как-то надо было оторваться от шайки, добраться до Сарая, в Батыеву Орду, «в татары», найти Субэдея, исполнить, наконец, поручение Ирчембе-оглана. А как это сделать? Нужно думать. Тем более заболотский боярин успешно повысил свой статус в глазах вожака.

Глава 10 Рыцарь Великой степи

Лето 1244 г. Улус Джучи

Бродники устроили пир, как только схоронили двоих погибших парней – да, не все так гладко прошло, случились среди разбойников и убитые. Впрочем, никто особенно о них не горевал – обычные, недобитые монголами, парни-половцы, каких много. Вот кормщик Силяйко – другое дело. Оправился бы скорее, все ж таки опытнейший специалист.

– Садись, садись, Аким, – атаман нынче выказывал Ремезову все свое радушие.

Беглецов больше не связывали, однако по-прежнему держали под приглядом, что и понятно, и в общем-то объяснимо – хоть Павел себя и проявил, однако полной-то веры ни ему, ни его спутникам не было.

Маша с Яцеком на пиршественной поляне не сидели, держались поодаль, на берегу, под присмотром двух бдительных стражей, выставленных Курдюмом на всякий случай – вдруг да кого принесет по реке? Заодно и за пленниками приглядят.

– А подайте-ка ему рог!

В захваченных (точнее – в «отжатых») у купцов бочонках и кувшинах и в самом деле оказалось хмельное – медовуха и квас. Обрадованные разбойники во главе со своим атаманом вольготно расположились невдалеке от берега, за ракитником, на небольшой уютной поляне, густо поросшей душистым розовым клевером. Сели по-татарски, расстелив прямо в траве рогожку, на которую и выставили хмельное и немудреные яства – печенную на углях рыбу да вареную дичь. У купцов нашелся и хлебушек, чему окаянные были очень даже рады, наперебой предлагая друг другу куски:

– А вот, отведай-ка, друже, корочку! Душистая, ух!

– Да-а, давненько хлебца не ели.

– Уж теперь наедимся всласть!

– А кабы не атаман…

– Слава атаману!

– Слава!

– Слава! Слава! Слава!

Дружно выкрикнув, бродники, а вместе с ними и Павел, тотчас же и выпили первую здравицу, да не успев еще толком закусить, тотчас же провозгласили вторую – за павших, а потом пошли одна за другой и третья, и четвертая, и пятая… дальше уж никто не считал.

Как-то быстро все нажрались, словно свиньи, хотя, надо сказать, не всякая свинья столько выпьет, сколько приняли на грудь ватажники – видать, давненько не веселились, скитаясь вдоль реки и ведя вполне аскетический образ жизни.

Упились… Кто-то громко хохотал, кто-то побежал к реке выкупаться, а кто-то вдруг затянул громким нетрезвым басом:

– Эх, гуляли по речке робятушки-и-и-и! Йэх!

– По реченьке, реченьке! – подтянули те, кто желал попеть. – По реченьке широкой…

– Чтой-то ты маловато пьешь, Аким, – повернувшись к Ремезову, атаман пьяно погрозил пальцем. – Помню, помню, ты в нашу ватагу просился. Что ж… Посейчас у народа и спросим. Эй, Дуб-Дубыч, проснись!

Детинушка тут же поднял голову из травы, молвил обидчиво:

– Да не сплю я. Чего приказать хочешь, атаман-батюшко?

– Народ созови, покуда совсем не упились. Решать будем, брать ли в ватагу новичка.

Услыхав такое, Дуб-Дубыч проворно вскочил на ноги:

– Вот это дело! Посейчас – спроворю враз. Мигом!

Он умчался к реке, а сидевший – точнее, уже (многие) лежавшие вокруг «пиршественного стола» ватажники деятельно оживились. Не такими они оказались и пьяными, медовуха, она на ноги больше действует, нежели на голову.

Ремезов, кстати, не опьянел – Курдюм выступал с претензиями совершенно верно.

С реки послышались крики, возвращавшиеся ватажники весело рассаживались на поляне, искоса поглядывая на часовых, кои как раз сейчас и отличились, словив подкравшегося к бивуаку лазутчика – скуластого, совсем еще юного, паренька в длинном монгольском халате. Длинные, с явственной рыжиной, волосы его были заплетены в косички, миндлалевидные, вытянутые к вискам, глаза желтовато-серого цвета с презрением смотрели на бродников.

Ремезов, конечно же, не показал виду, что узнал парня – племянника плененного Игдоржа, Бару.

– Вот! – подтянув связывавший руки подростка аркан, с явным удовольствием воскликнул один из часовых. – Словили. Стало быть, к татарину нашему подбирался, с ножом – небось, путы разрезать хотел, да мы увидали.

Курдюм недобро взглянул на схваченного: