Боярин, скиф и проклятая (СИ)

Ярогнева только бессильно зарычала, сжимая зубы от боли. Он бился с ней, играючи, но все равно сумел повалить на пол, чтобы не встала. Оставленная в коридоре, хватать ртом воздух, она боролась с болью и слабостью, которые обхватили холодными лапами. Ноги онемели, голова закружилась, и Ярогнева рвано всхлипнула, пытаясь заставить себя хоть как-то двинуться.

Внутри все на части рвалось от ярости. Девушка выдавила из себя громкий рев, полный отчаяния и бессилия. А снаружи грохотал дождь, был слышен бой. На них напали. Напали на ее семью, а Ярогнева ничего с этим сделать не могла, и от этого хотелось выть и громить все вокруг.

Лишь когда все стихло и снаружи стали доноситься рыдания баб, да короткие окрики мужиков, Ярогнева смогла подняться на ноги и, шатаясь, побрела во двор. Нигде не было Татьяны. Лютобор склонился над кем-то, кого держали двое дружинников, а затем прорычал приказ закрыть «этого» и допросить. Ярогнева пригляделась, держась за стену, и увидела того самого молодого мужчину, что пришел ее убивать, да не убил. Тот был без сознания, с лицом, измазанным в крови и грязюке.

— Ярогнева, ты цела?! — к ней подбежал брат, и стал обеспокоенно осматривать лицо. — Тебе ничего не сделали? Что болит?

— Нет, — прошипела она. — Где Таня и ребенок?

— Украли, — Лютобор почернел от гнева. — Должен к князю ехать сейчас же. Будь тут.

И прежде чем Ярогнева что-то успела сказать, брат прошел мимо, приказав седлать коня. Пленника увели в поруб, и там привязали к балке за руки. Девица нахмурилась, глядя на это через окно. В голове один вопрос: почему он не стал ее убивать? Зыркнув на дюжего конюха, выведшего во двор лошадь брата, Ярогнева бессильно пнула босой ногой ком грязи, сплюнула кровь в лужу и пошла прочь, ежась от холода и перебирая в голове все ругательства, которые почерпнула от слуг.

Почему не убил, если была возможность и желание? Почему не хотел убивать? Вцепившись окровавленными руками в белые волосы, Ярогнева шастнула в лаз, который подглядела, следя за конюшатами, и по камням рванула к берегу моря. В груди заколотилось сердце от запоздалого ужаса: ее могли убить, могли, как Татьяну и племянника, похитить, могли невесть что с ней сделать! К глазам подкатили слезы, и Ярогнева взвыла, закрывая лицо руками, да так и прыгнула в холодные волны.

Вынырнув и смыв с себя кровь, девица поплелась на берег, подобрав насквозь мокрое платье, порванное во время драки. Босые ноги тонули в холодном прибрежном песке, вязли в нем, а как вышла на землю — загрузли и в грязи. Ярогнева вошла через лаз и прошла мимо поруба, в котором держали пленника, наткнувшись на дюжего дружинника Богдана, притащившего кадку с водой.

— На что уставился?! — рявкнула девица, шлепая по болоту босыми пятками. — Под дождем пройтись нельзя?!

Только войдя в покои и глянув в зеркало, она поняла, что так перепугало и огорошило дружинника. Ярогнева была вся мокрая, в волосах запутались водоросли, а платье и ноги перемазаны в грязи. Она сбросила с себя грязное платье, оставшись в исподнем, и зыркнула на себя в зеркало, уставившись на уродливые рубцы, поганящие белую кожу. Откуда-то в комнате взялся звериный рык, один из рубцов раздался болью. Ярогнева дернулась, оглядываясь по комнате, но ничего не увидела, хотя отчетливо чуяла вонь мокрой шкуры, обжигающий холод и запах зимнего леса.

Ярогнева завозилась, переодеваясь в более привычную одежду. Платье отправилось прочь, на смену ему пришла грубая рубаха и штаны. Смыв с ног грязь в ведре с водой, принесенном служкой, девица обулась и стала выбирать из волос водоросли. Была б ее воля — отстригла бы эту копну, да только привыкла к ним страшно. Доводилось в три тугие косы собирать, а их — в одну грубую, чтоб не мешались. Татьяну привычки Ярогневы злили, она ругалась, просила надеть платье, брату жаловалась, но что возьмешь с девицы, которую воспитывал и учил брат, да еще с десяток его дружинников?

Чему мог Лютобор научить? Плести венки и вышивать? Читать научил, писать, считать, на коне ехать, в нос дать — и тому научил. Сквернословить научили дружинники, из лука стрелять, дичь разделывать. И только потом явилась Татьяна, да начала княжну лепить из того, что было. Начались эти постоянные платья-побрякушки, манеры да танцы, смирение какое-то дурацкое. Ярогнева помнила, как им с братом было хорошо, пока сноха не появилась: можно было штаны носить, на коне ездить когда угодно, на охоту с братом, дичь разделывать и в поле на костре ее готовить. А Татьяна все испортила. С ее подачи брат сначала на охоту ходить запретил, а затем женихов стал искать.

Потом был лес и туман в памяти длиною в зиму, и женихи закончились. Мара ее расцеловала в том лесу, говорят. Поэтому огненно-рыжая, Ярогнева вся побелела. А кому нужна смертью во все щеки расцелованная девка? Добра с нее не будет, говорили брату. Предлагали во сне задушить, со скалы столкнуть, чтоб не мучила никого, да не принесла беды. Лютобор хмурился, а Татьяна лепила из нее первую невесту в княжестве, старательно наряжая, украшая и заплетая.