Боярский эндшпиль

– Смеяться надо мной решил? – привстал со скамьи вечно живой предок, сжимая кулаки.

– Нет, просто ты спросил, я ответил. Думаю, с натяжкой тебя можно моим предком считать.

– А ну дай руку, – потребовал Всеслав, протягивая свою. Не дожидаясь, пока я соизволю подняться, сам подошел, плюхнулся рядом со мной, схватил за кисть, разворачивая ладонью вверх, и непонятно откуда взявшимся ножом располосовал мне возвышение большого пальца, не обращая внимания на мои попытки вырвать руку, окунул палец в кровь, лизнул.

– Не пойму, – честно признался он. – Вот по крови ты вроде как Травин, да. Не боковая ветка какая-то Фоминских или, упаси Макошь, Вяземских, а истинный Травин, отголосок своей чувствую. И как раньше не смог, не пойму. А не можешь ты моим потомком быть, сгинул мой внук Сергий в болотах Пограничья, порвали его и его любушку измененные. Скопом навалились, не отбился. Был у них младенец, тоже сгинул напрочь, не назвали никак, не успели к роду приобщить. Если и остался жив, не ведаю о том.

– Никак не назвали, – кивнул я. Был у Сергея Травина первый ребенок, в гражданскую от тифа умер в младенчестве вместе с матерью. А дед родился только в 37-м.

– И откуда ты такой взялся, словно из-за грани, – мой далекий не-предок одним движением залечил мне руку, хлопнул ладонью по колену. Потом оглядел меня внимательно, хмыкнул и так же легко лохмотья мои в божеский вид привел. – Точно, из-за грани. Приходят иногда, редко очень, но тут не задерживаются. Ты тоже из таких? Говори, не бойся, мы чужим разговоры не передаем, нельзя, развоплотимся.

И это было единственным, что я почерпнул из намеков окружающих про обряд. Поэтому, собственно, и разоткровенничался.

– Из таких, – подтвердил.

И рассказал Всеславу, что и как.

– Вот оно что, – протянул мертвец. – Значит, другие миры, говоришь. И люди прям как у нас? Слыхали мы про чудеса эти, и все равно, на Земле людям место, а не в космосе твоем. Потому и молчим об этом, что нечего смущать наших потомков, своя жизнь у них должна быть. И ты молчи. А Ратька Фоминский на Травино нацелился, значит, с подачи дочки моей непутевой. Ну и пусть, правильно, что не цепляешься, пустое это. После сынка моего, Олега, чай, там и не оставалось ничего стоящего, так что Фоминские в праве, заново, считай, отстроили, пусть владеют. Но дом себе забирай.

– Даже не знаю, нужен ли он мне.

– Как хочешь, – местный Травин вздохнул. – Неволить не буду, но все же родовое гнездо наше, дому этому уже пять сотен лет, а все стоит. Что тебе надо сыскать, помогать не буду, знаю, где, но не прижизненное это знание, а значит, для тебя запретное. Только одно могу сказать – на правильном ты пути. Не там, где думаешь, но найдешь. И Раде передай, чтобы на следующий обряд сама приходила, простил я ее. Не поверит, скажи, что внизу кованого сундучка, который от меня остался, в доме смоленском в подвале стоит, в накладке серебряной прощение мое. Расплавить накладку эту надо, только осторожно.

– Мудрено, но передам, – заверил я. – Для этого дом сначала надо получить.

– Хитер Всеволодов сын, какую штуку придумал, – Всеслав рассмеялся. Молодо, звонко. – Думал, что с камнем этим попугаю я тебя, но тронуть не смогу, а там ты на все его условия согласишься. Вот только дочка моя, хоть и кровиночка, но тварь та еще, не все тебе про камень рассказала. А должна была. Ну да ладно, покажу я им, дай-ка перстень наш фамильный, смотрю, уже как собственный носишь.

Он взял кольцо, развернул печаткой к себе, легонько дунул. На серебряном поле парящий над пушкой ворон с черного поменял цвет на золотой.

– На, носи, боярин Травин Марк Львович. Перед Велесом и Мокошью признаю тебя здесь своим потомком, а потомство твое здешнее – Травиными навек.

– Какое еще потомство, – хмыкнул я, но Всеслав только рукой махнул.

– Неважно. Травины во всех гранях этого мира – одной крови. Вдруг по глупости заделаешь кому ребенка, будет боярином, хоть что-то перейдет от меня. Да, коту своему скажи, чтоб птичку отпустил, ворон теперь твой спутник верный, с нашей семьей навсегда. Где животинку-то взял? Непростая она, чувствую, и мне вред нанести может.

Я с сомнением поглядел на кота. Тот, за исключением ворона, вроде вред мог нанести только себе своим обжорством. Так Всеславу и сказал.

– Ну и ладно. Солнце встает, время мое подошло. Не забудь, Рада через год чтобы сюда явилась.

– Обязательно передам, – пообещал я, и мужик растаял в воздухе. Будто и не было.

А ворон, выбравшись из кошачьего плена, замахал крыльями, взлетел, уселся ко мне на плечо как ни в чем не бывало, словно это не он меня хотел зрения лишить. Ох, что с птицы взять, мозг размером с грецкий орех, прощу.

Глава 17