Боярыня Морозова

– В иное время Михалыч и впрямь был добр ко мне, при Стефане Вонифатьевиче, царство ему небесное, – ударился Аввакум в воспоминания, а сам вздрагивал, глядел на руки, испачканные кровью мучеников. – На Пасху, помню, пришел государь в Казанскую церковь, руку давал целовать, яйцами крашеными весь причт одарил. Неронову дал, мне, братьям моим и ведь не забыл, что у меня сынок есть, Иван, – ныне, бедный, по Москве мыкается с братом, нигде и жить-то не дают больше дня! – а в те поры, до Никона-злодея, сам подошел к брату моему Герасиму. «Поди, – говорит, – поищи мальчонку». Герасим на улицу выскочил, сыскал Ваню, да не сразу. А царь-то, самодержец, стоял смирехонько, ждал. Пожаловал Ваню целованием руки, а робенок глуп, не смыслит, отстраняется… Не поп, чтоб руку целовать. Так он, свет, сам к губам его длань принес. Два яйца дал, погладил по голове.

Матвееву понравилось воспоминание: будет что царю рассказать.

– Алексей Михайлович и ныне добр к людям, да не все к нему добры.

– О Господи! – только и сказалось Аввакуму.

– Ты все о других плачешься, о себе бы подумал, батька.

Аввакум поглядел Артамону в глаза.

– Если за мной приехал, на Болото везти, так вези.

Артамон покраснел.

– С иным, слава богу, к тебе! Великий государь велел сказать: «Где ты ни будешь, не забывай нас в молитвах своих».

Аввакум просиял глазами.

– Господи! Отведи от доброго царя нашего пришлых хищных людей! Верни нам, Господи, государя, каким был до Никоновой прелести! – Поманил к себе Матвеева. – Давай-ка помолимся вместе.

– Приказано назад вскоре возвратиться.

– А нам когда… в дорогу?

– Денька через три.

– Сказал бы ты Бухвостову: пусть не утруждает болезных. Епифаний, боюсь, зело расхворается.

– Скажу! – пообещал Матвеев.

Как уехал большой гость, кинулся Аввакум молиться о страстотерпцах. И о себе плакал: не сподобился дара принять муки от гонителей истинного, не оскверненного новшествами благочестия.

На другой день сел писать о казнях, благо бумага нашлась: «И паки, егда мы приведени быша пред властьми, противу Сатанина полка, аз, протопоп Аввакум, и священники Лазарь и старец Епифаний, и вопрошени быша от их сонмища по единому: «Отрицаете ли ся старых книг и прежняго твоего благочестия и хощете ли служить по новому и креститися тремя персты по новому исправлению?» Мы же пред ними по единому отвещаваху им единым гласом: «Мы вашему отступлению, а не исправлению не покоряемся и прежнего благочестия отступити не хощем, и старых святых книг и догматов не оставляем, но за них и умрети хотим…»

Славно рука по бумаге размахалась, да пришел стрелец от Епифания, объявил:

– Старец велел передать тебе, батька, не кручинься-де о нем! Пресвятая Богородица дала ему, страдальцу, новый язык. Благодатию Божию – говорит!

Вскочил Аввакум, побежал к Епифанию, а тот и возопил, встречая батьку с великой радостью:

– Слава Отцу и Сыну и Святому Духу!

В «Житии» Епифаний так пишет о чуде:

«Ох, ох! Горе, горе дней тех! И поставили нас в Братошине на дворы. Тогда аз, грешный, внидох на печь от болезни и от тоски горкия и печали великия, и возлег на печи, и начах помышляти в себе сице (так. – В.Б.) : «Горе мне, бедному. Как жить? Говорить стало нечем, языка нету. Кабы я жил в монастыре или в пустыне, так бы у меня язык был. Прости мя, Господи Исусе Христе, Сыне Божий, согрешил пред Тобою, светом, и пред Богородицею, и пред всеми святыми! Пошел к Москве ис пустыни, хотел царя спасти, и царя не спас, а себе вредил: языка не стало, и нужного молвить нечем. Горе! Как до конца доживать?» И воздохнул ко Господу из глубины сердца моего. И, восстав, сошел с печи и сел на лавке, и печалуюся о языке моем… Поползе бо ми тогда язык ис корения и доиде до зубов моих. Аз же возрадовахся о сем зело и начал глаголати языком моим ясно, славя Бога. Тогда Аввакум-протопоп, то чюдо услышав, скоро ко мне прибежа, плача и радуяся. И воспели мы с ним вкупе «Достойно есть» и «Слава: И ныне» и все по ряду до конца, по обычаю».

Увозили страстотерпцев в далекую немилосердную ссылку ночью, но мир не без добрых людей. Стрельцы, собираясь в путь, ездили в Москву проститься с домашними, а шила в мешке не утаишь! Вот и прибрели в Братошино родные и духовные дети Аввакума: Иван да Прокопий, племянник Макар, Семен Иванович Крашенинников – верный человек, Алеша Копытовский, безупречный в боголюбии; вернувшийся на истинный путь священник Дмитрий – взялся было служить по новым служебникам, властям и Сатане угождать, так матушка Маремьяна Феодоровна ушла от него. Прибыла благословения ради строгая Маремьяна Феодоровна, хотя и хворая была. Приехала на лошадках, спрятав их за околицей, казначейша боярыни Федосьи Прокопьевны Морозовой Ксения Ивановна, привезла страстотерпцам еды на дорогу, шубы, шапки, меховые сапоги, рукавицы. Деньжат.

Помолились, поплакали. Сказал Аввакум духовным родичам ласково: