Боярыня Морозова

Алексей Алексеевич пришел с учителем своим со старцем Симеоном, который стоял поодаль, наслаждаясь волнением, охватившим пиита.

Стихи были написаны на пергаменте, разрисованы знатными изографами.

– Ты сам вслух вирши прочитай великой государыне, царице-матушке! – посоветовал Симеон, тоже трепеща от предвкушения новой славы своей.

– Скажи вирши! Скажи! – попросила Мария Ильинична, любуясь трогательным смущением сына.

Царевич поднял голову, выставил вперед правую ногу, убрал, выставил левую, кинул вверх правую руку и ликующим голосом нараспев объявил:

– Стихи на Рождество Христово к государыне царице от государя царевича:

Бог Господь ныне в мире проявися,

Во Вифлеемстем вертепе родися,

От Пречистыя Марии-девицы…

Стихи были длинные, царица, прослезясь, многое пропустила мимо ушей, но конец ей очень понравился:

Приветствую ти, пресветлая мати,

Сыновним сердцем, моля Христа Бога,

Да подаст тебе жити лета многи

Здраво, весело и венец сготует:

Идеже в славе вечной Сам царствует!

Сочинителю матушкин поцелуй, а наставнику – награда: серебряная тарелка, серебряная ложка, пять сияющих червонцев.

Минул пресветлый праздник, минули Святки. Стало тихо в Тереме. Мария Ильинична хворала. Приезжих боярынь не звала к себе, ждала икону.

Икону Настасьи Узоразрешительницы привезли на Сретенье.

Икона была с окошко. Лик у Настасьи строгий, риза строгая, серая, а чеботы веселые, красные.

Ободрилась Мария Ильинична.

Алексей Михайлович опять церковными делами был занят. Разбирал донос на Никона.

Архимандрит Иосиф, приставленный к опальному, явился в Москву, сказал «слово и дело» о сговоре Никона с донскими казаками. Не забыл помянуть и о письме митрополита Афанасия Иконийского. Письмо сильно обнадежило Никона, ждет нового собора, пересмотра приговора неистинных восточных патриархов.

Афанасия допросили, и поехал правдолюб куда подальше, в Макарьевский монастырь на Унжу. Год погоревал в заточении да помер…

К Никону поскакали государевы люди. Опальный не запирался. Отвечал: «Приходили казаки, чтобы взять меня с собою. Пристава Наумова хотели убить, монастырь сжечь, запасы, казну да пушки на Волгу забрать…» Выставлял себя заступником монастыря: «Я на воровскую прелесть не поддался, во всем казакам отказал и от воровства унял. С клятвою приказывал им принести вины свои великому государю. Не послушались, ушли, пропали неведомо куда».

– Почему же ты не задержал воров? – спрашивали Никона, не веря словам его.

– За монастырь боялся, – отвечал опальный. – Казаков пришло то ли две сотни, то ли все четыре. Оборониться от них было нечем.

С бывшим патриархом обошлись крутовато: посадили на цепь, заперли в келье.

Тут-то вдруг и пришло царю письмо от константинопольского патриарха Парфения, уже давно смещенного, сведенного в гроб интригами.

Алексей Михайлович читал письмо с ужасом.

«Будь царем совершеннейшим, справедливым! – призывал святейший Парфений. – Тебя зовут милостивым – окажи эту милость требующим. Из них есть один много пренебрегаемый – Никон. Довольно, довольно для него такого изгнания! Молим тебя, возврати его в монастырь, им построенный. Для наказания достаточно одной ссылки, не обременяй его бульшим, оставляя такого достойного человека в таком великом пренебрежении. Возврати из ссылки крестившего твою благословенную отрасль. Не медли, царь, молю тебя, но как можно скорее дай освобождение Никону, чтоб возвратился в монастырь свой, да радуется вся вселенная, скорбящая о нем».

Письмо пришло 20 февраля, через год, как написано было.

Испугался Алексей Михайлович. Парфений погублен, Никон на цепи, и хоть что один, что другой низвергнуты из святейшества, да царица-то, голубушка Мария Ильинична, последние дни бремя носит. Тишины надобно, светлых молитв, непорочных молитвенников. А тут старое опять наружу.

21-го был последний день Масленицы. Прощальный.

Царица была весела, дети здоровы.

«Бог милостив!» – решил государь да и забыл о письме.

Схватки у государыни начались утром на преподобного Прокопия, 27 февраля. Шел 1669 год. Две шестерки, третья перевернутая.

Алексей Михайлович от того жданного донесения с царицыной половины вспотел, как мышь. Поставил свечи каждому святому, помянутому в сей день в святцах. Преподобному Прокопию Декаполиту, претерпевшему от иконоборца Льва Исаврянина. Преподобному Титу, пресвитеру печерскому. Преподобному Фалалею, который шестьдесят лет был иноком и никогда не прекращал слез. Преподобным Иакову и Асклипию, сирийским подвижникам. Преподобному Стефану, отдавшему себя подвигу странноприимства. Святым мученикам Иулиану, Евну, Безе, Мекару, пострадавшим в Александрии от императора Декия.

Схватки кончились быстро. Мария Ильинична отдохнула, позвала Алексея Михайловича.

Встретила улыбкой. Личико у голубушки побледнело, а в нем беспомощная, затаенная просьба, но сказала весело: