Боярышниковый лес

Еда казалась безвкусной, как картон. В душе вновь вскипало чувство несправедливости происходящего. Почему наша совместная жизнь подходит к концу? В следующем году, да уже в следующем месяце мы будем вспоминать о моей покойной жене. В чем кроется причина того, что Хелен, которая ни разу и мухи не обидела, умирает, а те, чьи души полны злобой и жадностью, продолжают жить? Почему я сижу за этим столом, обмениваясь с матерью и дочерью избитыми фразами, когда хочу быть в больнице с Хелен, держать ее за руку, говорить о тех прекрасных годах, которые мы провели вместе, и о том, что без нее я не помню прошлого и не представляю будущего?

Мы бы беседовали обо всяких пустяках, вроде групповых посадок герани, или о том, что мне каждую неделю следует отдавать пиджаки в химчистку, а рубашки в китайскую прачечную, или что я должен носить дорогие запонки, хотя надеваю их по три минуты. Я так сильно люблю Хелен, что ни о ком другом никогда не думал. Это правда – никогда даже не думал.

Но эта сиделка-филиппинка, Мерседес, с большими грустными глазами заверила меня, что сегодня вечером Хелен была счастлива. По-видимому, она много говорила о нашей семье, показала ей фотографии со свадьбы и детские снимки Грейс. Хелен хотела, чтобы я попробовал вести то, что она называет нормальной жизнью. Пошел в ресторан и получил удовольствие от праздничного ужина с матерью и дочерью. Словно это было мало-мальски возможно. Я видел, как они смотрят на меня украдкой, мама и Грейс. Тревожный знак. Надо вести себя повеселее. Как же я устал изображать веселость на людях.

Однако это было главным желанием Хелен. Как она сказала, единственный способ ей помочь – жить, будто ничего не случилось. Я должен регулярно приглашать мою мать к нам в гости, быть вежливым с Дэвидом, неприятным парнем Грейс, и не говорить, что она могла бы найти кого-то получше, даже если так думаю. Поэтому я сделал над собой усилие, расправил плечи, заставил себя понять, что ем, и снова начал жить, будто ничего не случилось.

Они обе привлекательные женщины. Моя мать не выглядит на свои семьдесят с лишним – точного возраста не знаю даже я. Да, моя мать Наташа Харрис многим обязана своему парикмахеру, салону красоты и собственному прекрасному вкусу в одежде. Она надела сиреневое платье с жакетом – наряд, созданный для женщины лет на сорок моложе, но сидящий на ней идеально.

Грейс, блондинка с темными глазами, всегда привлекает к себе внимание. Но сегодня, в алом платье на тонких бретельках, она выглядит ослепительно. Моя дочь слишком хороша для этого своего Дэвида, слишком красива и слишком умна, но не стану об этом.

Сейчас Грейс что-то рассказывала о Дэвиде. Впрочем, как всегда. Он тоже работает в Сити.

Говорят, он смышленый малый. Смышленый в смысле обладает врожденной хитростью. Качество, присущее скорее букмекерам на скачках, нежели бухгалтерам, банкирам и финансовым экспертам, среди которых с такой легкостью вращалась Грейс.

Нет, молодой Дэвид точно другой породы.

Вместе с тем Грейс его, несомненно, любит. До этого оболтуса она никого еще не приводила домой.

– Дэвид сегодня навестил маму. – Грейс прокатила его имя на языке, как будто ей нравилось его произносить. – Он заметил, что я удивительным образом сильно отличаюсь от вас внешне, что я и двух минут не могу провести на солнце и не сгореть, а вы сидите под ним хоть месяц – только покроетесь красивым золотистым загаром. Он сам, конечно, вылитый отец, они как близнецы, тот же нос и рот, одинаковая манера откидывать волосы со лба.

Я едва удержался от замечания, что им обоим, видимо, не повезло. Вместо этого изобразил слабый интерес, поощряя желание Грейс и дальше рассказывать об объекте своей любви.

– Вот он и спросил маму, не кажется ли ей странным то, что я совершенно не похожа ни на одного из вас.

– И что мама на это сказала? – спросил я, стараясь вложить в вопрос толику тепла и интереса.

Я едва мог говорить. Как смеет этот паршивец допытываться о чем-то у умирающей женщины? Как смеет мучить ее своими дурацкими вопросами, когда ей остались считаные недели, а то и дни?

– Ты же знаешь маму, сказала, что согласна с ним, потом ей стало нехорошо, и она позвала Мерседес.

– Мальчик тут не виноват, боли у Хелен могут то усиливаться, то проходить, нас же предупреждали, – вмешалась моя мать.

Поразительно, но Наташа всегда вставала на защиту этого молокососа.

– Ей ведь потом, на время нашего маленького празднования, стало получше, да, пап?

Большие красивые темные глаза Грейс посмотрели на меня вопросительно.

– Да, лучше, – выдавил я.

За следующий час я смог многое.

Например, улыбаться своей матери и дочери и рассказывать им забавные истории из счастливого прошлого. Смог сделать вид, будто меня заботит, чем мы завершим ужин: арманьяком или коньяком. В конце концов мама отправилась к себе в таунхаус, а дочка – к себе в квартиру, куда непременно заявится Дэвид, так похожий на своего отца, и уляжется в ее постель.

А я был волен делать что хочу.

Наконец-то поехать и проведать Хелен.

К ней пускали в любое время.