Сколько еще отстучит ее сердце? Сколько отважится отстучать?
— Привет, мам.
Ольви садится рядом, и она, блуждая взглядом во мраке, нащупывает его запястье.
— Зрение так упало…
— И все же ты до сих пор рисуешь море, — печально вздыхает Ольви, рассматривая зеркала.
— Я делаю это ради тебя.
— Пожалуйста, мама… — Он подносит кулак к губам. Лицо меняется. В каждом изгибе, в каждой морщинке поселяется боль.
— А я привел гостью.
— Как ее зовут? — Марфа щурится, пытаясь разглядеть меня в полумраке.
— Шейра.
— Тебе нравятся мои картины, Шейра? — На ее губах теплится улыбка.
Сквозь неровные полосы краски проступает мое отражение.
— Да. Ваше море прекрасно.
Тело женщины сковывают судороги.
— Тихо, тихо, тихо, — гладит ее по шелковистым седым волосам Ольви. — Успокойся, мама.
— С… сынок. — Марфа больше не улыбается —
— Мам, у тебя жар.
— Это не ты, сын! Не ты!
— Мам…
— Не ты, не ты, не ты! Это не ты, сынок! — Она судорожно глотает воздух. — Не смотри в зеркала… Смотри на море. Отблагодари дядю Ларса…
— Мама! — вскрикивает Ольви, но тут же закусывает губу. — Ты не в себе. Я сделаю укол успокоительного.
— Ты не понимаешь. Ты ничего не понимаешь!
Я изучаю хаотические мазки на зеркале. Марфа не сумасшедшая. Я помню человека, прочитавшего меня.
— А кто такой этот Ларс?
— Шейра! — Ольви набирает в шприц лекарство.
— Он самый добрый ученый на свете. Спас моего сыночка от зеркал… Отблагодарите его.
— У тебя жар.
— Как его найти? — допытываюсь я. — Где он живет?
— Это невыносимо! — Ольви вкалывает матери лекарство. — Отдохни.
— Но мне некогда отдыхать! Ты должен… — Глаза мутнеют. Тело расслабляется.
Ольви кидает шприц на стол.
— А теперь объясни мне, Шейра, какого черта?
— Она не сумасшедшая, — выдыхаю я.
— Серьезно? Тебе принести заключение Утешителей?
— В таком случае у меня тоже поехала крыша. Я слышала о Ларсе. Этот человек существует.
Я рассказываю Ольви все, что знаю о странном ученом.
— Возможно, у твоей мамы проблемы с психикой, но это не связано с Ларсом.
Он не успевает ответить — в комнату врывается Матвей.
— Разреши мне… попробовать. Я разбираюсь в индикаторах. — Он вертит в руках серую коробку.
— Откуда? — Я сжимаю кулаки и подхожу к нему. — Откуда, а, Матвей?
Я открыла ему свою тайну, а он ничего не дал взамен. Меня охватывает желание сорвать с него маску, посмотреть в глаза того, кто так любит безликость. Нет, у него не планемия. Он прячет нечто большее, чем болезнь.
— Где твое слабое место? — тихо, но четко произношу я. — Почему ты с нами? Как тебе доверять? Ты так усердно прячешься, что я начинаю сомневаться. А вдруг ты предатель?
— Сейчас не лучшее время для допросов, Шейра.
Нет, я не отпущу тебя, любитель чипсов. Бойся. Чем сильнее твой страх, тем увереннее я себя чувствую.
— А когда оно будет лучшим?
— Никогда, — отрезает он. — Я хочу помочь. Хотя бы попытаться.
— Хорошо, — внезапно соглашается Ольви. — Ты прооперируешь ее?
— Да.
— Мы подождем на улице.
— Чего ты боишься, Матвей? — Я не двигаюсь с места.
Он наклоняется ко мне и обжигает мое ухо дыханием.
— О страхах я предпочитаю молчать.
— Что же… Удачи, — цежу я и выбегаю в коридор.
Альба спит, дверь во двор распахнута. Ольви сидит на крыльце.
— Можно? — Я опускаюсь рядом.
— Вряд ли тебя смутит мое «нет».
— Здесь ты прав, — грустно усмехаюсь я.
Ветер гладит поле бесконечными сквозняками и где-то у горизонта встречается с суетой города. Из-за дорог в небе не видно Большую Медведицу.
— Мне жаль.
— Я знал, что ей осталось недолго. — Ольви запрокидывает голову. — Но надеялся, что успею добраться до серверов.
— У Марфы планемия?
— Да. Редкий случай. Мне не было и года — так сказала сиделка, которую нанял отец. А сам он смылся, когда прочитал заключение Утешителей. Мама… закрашивала зеркала. И вечно повторяла, что любит море. Карма то падала, то резко подскакивала. — Ольви втягивает воздух.
Я опускаю голову, но он берет меня за подбородок.
— У нас нет войн, а люди продолжают гибнуть. Так какая разница из-за чего? — Ольви закатывает рукав моей толстовки и с отвращением смотрит на индикатор. — Она сошла с ума из-за этой штуки.
— Мы должны наведаться к Ларсу.
— А как же третий блок?
— Подождет.
По крайней мере, у нас в запасе две недели.
Я достаю из кармана планшет — полчетвертого утра. В левом углу высвечивается шестнадцать пропущенных. На протяжении этих трех дней родители звонили мне, а я никак не решалась ответить. Я слишком слаба, чтобы говорить правду.