Бояться нужно молча

Под толстым слоем одежды ютилось хрупкое тело. Соломинка. Мне хотелось удержать ее, спрятать, чтобы она не ускользнула ни к Ларсу, ни к монстру, убивавшему ее. Я бы вогнал ее под кожу. Иглой, занозой — чем угодно, лишь бы она никуда не делась.

— Ты согласна?

— Оскар. — Линда отстранилась и поднялась на носочки. — Что, если я не вылечусь?

— Никаких «если», — отрезал я. — Мы найдем лекарство.

Она закусила губу. Как и тогда, на выставке, она знала, чем все закончится, но скрывала от меня правду, боялась проспойлерить, будто мы до сих пор бродили по вселенной фон Триера.

— Ты так и не ответила.

— А ты сомневаешься?

— Нет, но…

— Я согласна.

Я обрадовался, даже не подозревая, что своим «согласна» она подписала себе приговор.

Мы набили татуировки на безымянных пальцах. Бесконечные солнца. Я едва не потерял сознание от боли, а Линда — от смеха, словно ее щекотали перышком. Она веселилась, вытряхивала оставшиеся бусины, неслась навстречу торнадо. Ее миг был ярче моей вечности. Я чувствовал: это потому что напоследок.

Перед смертью цветок всегда благоухает слаще прежнего.

* * *

Мы расписались через несколько недель. Без празднований и гостей. Сняли квартиру. Родители — и ее, и мои — не отговаривали. Я позвонил Такеру, так что деньги у нас были. Dodge DC8 — тоже.

Узрев во дворе автомобиль, Линда, кажется, побила рекорд по прыжкам в высоту. А после завалила меня видео с инструкциями по созданию хот-рода. Мы делали его вместе. Он обрастал мускулами, привыкал к новому сердцу, более мощному и бойкому, обнажал его перед нами и требовал, чтобы мы обнажили свои.

Но выходные заканчивались, и я погрязал в исследованиях. Линда седела. В городе гремели взрывы, люди паниковали. Семерка больше не могла закрывать на это глаза — к осени мы отгородились от внешнего мира.

Тюрьма номер триста двадцать оберегала заключенных. Но недостаточно: убийства продолжались. Разработки передали врачам, а излучение назвали кармой. Я протестовал, но меня не спрашивали. Анонимность — единственное, чего мне удалось добиться. Люди возненавидели бы человека, сотворившего с ними это. А я… я боялся.

Индикаторы вшивали всем без исключения. Чтобы контролировать каждый шаг и засыпать без страха. Но мы не учли, что по ту сторону нас ждет расплата.

Я набирал команду Утешителей. Все, у кого имелось медицинское образование, пробовали себя в квесте на выносливость. Потом его отменили. Как по мне, глупость. Многие обнулялись, наблюдая за Последними. Многие сходили с ума. Без фильтра в третий блок попадали не те.

И я был среди них.

Спустя двадцать лет

Линда заглянула ко мне в кабинет ранним утром. Я еще не ложился. Глаза слипались, но я строчил отчет — теперь уже задним числом.

Белая форма не шла ей, особенно сейчас, когда наш город отмечал двадцатый Новый год в заключении. Линда любила яркую одежду. Но теперь даже ее кудри утратили цвет. Кожа высохла, как осенний гербарий, зрачки посветлели, а вместо рук скрючились ветки умирающей осины. Линда медленно обнулялась. Она была самой долгой Последней. Но как могла цеплялась за жизнь.

Раз в неделю мы выезжали из блока, чтобы исколесить на хот-роде город. Рев мотора, запах бензина и скорость на несколько часов возвращали Линду к точке отсчета, и она клялась мне, что ни о чем не жалеет.

— Можно? — робко улыбнулась она, скользнув в кабинет. — Не спится что-то.

Линда ссутулилась и, облокотившись на стену, окинула меня взглядом. За полмесяца она постарела лет на десять. Индикатор светился оранжевым — зеленого не было ни разу.

— Всю ночь не ложился? — поинтересовалась она. Слова сочились горечью. — Завал, да?

— Такер сделает из меня отбивную, если я не закончу сегодня.

Я помог ей дойти до кресла. Опустившись, она будто уменьшилась, впиталась в мягкую ткань.

— Пора принимать карму.

Запасная флешка лежала в шкафу, под отчетами.

— Ты меня любишь? — подала голос Линда. — Не думай. Ответь.

Вопрос резанул слух, пронесся по кабинету и прошмыгнул сквозь щели окна.

— Почему ты…

— Ответь, Оскар.

— Конечно. Я тебя люблю. — И поэтому заставляю страдать. Поэтому изо дня в день наблюдаю, как ты вянешь.

Куда подевалось то время, когда мы жили? Когда не считали, сколько байтов до грани?

— Почему ты со мной? — спросил я, взъерошив волосы. — Разве тебе не положено меня придушить?

— Кем положено? Такого закона нет.

— Седина — совсем не то, что дарят любимым женщинам.

Линда боялась поднимать глаза, точно мое присутствие доказывало нечто страшное, и верила в свою вымышленную магию: пока не посмотришь на хищника, он тебя не убьет.

— Молчи-и-и-шь, — протянул я. — Ты всегда молчишь, когда я прав.

И мысленно проклинаешь.

Я злился. Злился, потому что позволил ей стать моим солнышком.

— Да очнись ты, наконец! Ты ведь читаешь. Ты ведь чувствуешь это. — Я сгреб отчеты, скомкал их и швырнул в урну. — Чувствуешь! Я не вылечу тебя. Ни сегодня, ни завтра — никогда! Удивлена? Нет, ты спокойна, — рявкнул я. — Может, ты хочешь отомстить? Всадить мне нож в спину?

— Нет…

— Я искалечил тебе жизнь. О какой любви мы говорим?