Бойцов не оплакивают. Повесть об Антонио Грамши

— Неужели я способен задавать дурацкие риторические вопросы! Ответ: «Потому что есть стиль, есть формы, которые могут проникнуть в души миллионов людей, глубоко затронуть чувства народов и заставят их понять и полюбить новую Италию. Вы, писатели, обязаны выполнить этот свой долг».

— Может быть, хватит? — взмолилась Юлия Аполлоновна.

— Хватит.— Грамши швырнул газету на стол.— Одно я скажу тебе, Юлька, никогда фашистский режим не создаст своей культуры. Никогда! Согласна со мной? Что же ты молчишь?

— Думаю, ты прав. Но культура — только часть жизни нации. Скажи, Антонио,— Юлия Аполлоновна понизила голос и оглянулась,—этот культ грубой силы, эгоизма и презрения к слабому... Не кажется ли тебе, что он достиг цели?

— Кое в чем достиг,—сказал Грамши, помолчав.— Вот ты оглянулась, желая удостовериться, что нас не подслушивают... Видишь ли, Юлия, они ошибаются в главном... Но прежде об эгоизме, который, как известно, есть удовлетворение желания одного за счет другого. Можно быть эгоистичным в отношениях с семьей, с друзьями, но ты рискуешь остаться без семьи и друзей. Что же касается эгоизма в государственном или международном масштабе... Макиавелли первый высказал мысль, которая позднее стала популярна в Америке благодаря повторившему ее Линкольну: «Нельзя все время обманывать всех людей». Правители в своем презрении к народу не верят в способность людей понять правду. Но народ увидит — это неизбежно — обман своих правителей* И тогда подходит час расплаты... Как умел, я ответил на твой вопрос. Не будем сейчас развивать эту тему... Ты выяснила намерения Татьяны: едет она с тобой в Москву или нет?

— Не знаю, Антонио. Папа и мама очень ее зовут, а Таня колеблется. Я бы очень хотела, чтобы она поехала. Нет-нет, не из-за себя, не беспокойся, дорогой, я прекрасно доеду одна. Профессор, к которому меня водила Таня, остался доволен развитием ребенка и моим состоянием. Он сказал, что мы оба молодцы.

— Оба...—тихо повторил Грамши.—В мир приходит новый человек... И снова меня не будет. Снова все ложится на твои плечи... Плохой муж достался тебе, Юлька.

— Лучший муж на свете.— Она легко, несмотря на беременность, поднялась, подошла сзади к сидящему Грамши и прижалась лицом к его густым волосам. Полуобернувшись, Грамши обнял ее.

—. Девочка моя. Береги себя. Я знаю — ты сильная.

— Мне страшно за тебя, Антонио,—прошептала Юлия, впервые облекая в эту короткую фразу чувство, которое возникло еще весной прошлого года в Москве, усилилось в Риме и неустанно сверлило ее все эти недели подготовки к отъезду.

— Вот тебе и раз. А я только что похвалил тебя. Ничего со мной не случится. Ты знаешь, как я осторожен. И не забывай — депутатская неприкосновенность.

— Депутатская неприкосновенность,— горько повторила Юлия.

— Ну-ну... Выбрось все страхи из головы. Мне ничто не угрожает. Давай лучше подумаем о подарках для наших дорогих москвичей и — не забудь — для Иваново- воз-не-сен-цев.— Он так смешно произнес название, что Юлия, украдкой вытирая слезы, улыбнулась,

— Не забуду.

12 августа в 4 часа дня поезд подошел к московскому вокзалу. В толпе встречающих мелькнула седобородая величественная голова отца.

— С приездом к родным пенатам, Юленька. Ждут пенаты не дождутся. Давай вещички. И скрипочку, позвольте. Что это скрипочка вроде потяжелее стала.

— Неужели чувствуется? — удивилась Юлия.

— Мы люди бывалые. Дело известное — контрабанда! Нехорошо-с, нехорошо-с с вашей стороны,— весело говорил Аполлон Александрович, увлекая дочь к выходу сквозь расступающуюся толпу встречающих. Глаза его смеялись, морщинки от глаз бежали вниз и исчезали в бороде.

— Во всех таможнях открывали... и недоумевали. «Пеленки, синьора?» Понимаешь, я на всякий случай захватила с собой, чтобы были под рукой.

— На всякий случай,— пробормотал Аполлон Александрович,— и как тебя Антонио отпустил?

— Деличке с Женей очень хорошо в горах,—но отвечая на вопрос, сказала Юля,—по я бы предпочла, чтобы они уже были здесь. Я думала к ним заехать по дороге в Москву, но визы запоздали. Так и не посмотрела на Делько. К нему подъедет Антонио, он обещал выкроить несколько дней.

— Как себя чувствует Антонио?

— Работает по двадцать пять часов в сутки.

— Нельзя же так, здоровье у него не богатырское.

Юлия Аполлоновна промолчала.

В Москве жил один Аполлон Александрович, остальные члены семьи были в Иваново-Вознесенске. На следующее утро Юлия написала туда короткое письмо:

«Дорогие мои мамочка, Ася, Волька и Федор Эрнестович. Пишу вам из Москвы, куда уже приехала и где даже уже успела переночевать. Чувствую себя великолепно. Женичка приедет попозже: ей хочется использовать горы возможно дольше. Таня должна была поехать к ней после моего отъезда... Ну, а с вами мы когда увидимся? Скоро уже совсем. Ведь мы теперь близко, близко. Но только мне очень жаль, если вы уедете с дачи, а вместе с тем мне тут придется уладить кое-какие свои дела, и я та знаю, будет ли еще время после этого ехать. Мамочка, помнишь, как я приехала в Зубчаниновку, а ты не верила. Ведь я близко, близко к тебе. Юлька».

И приписка Аполлона Александровича: