Боль

Он подошел к ней, трепещущий, словно мальчик, с горящими глазами:

– Послушай, я думал об этом не переставая все те дни, когда мы не встречались. С нами случилось что-то невероятно важное, Рис, ты понимаешь? Ты вообще понимаешь, что с нами случилось – вопреки всему, чуть ли не в самую последнюю минуту?

Она улыбнулась ему. «Конечно, понимаю, – хотелось ей сказать. – Это то, о чем я думаю все время, вместо того, чтобы думать о том, как помочь моей дочери, которая связалась с “типа таким гуру типа такой секты”».

– Мы получили второй шанс, – продолжал он, – третьего не будет. Нельзя его упустить. – Его пальцы гладили ее лицо, верхняя губа дрожала. – Вернись ко мне, Рис! Мы неспроста встретились снова после стольких лет: наша любовь никогда не заканчивалась, ведь то расставание было страшной ошибкой. Я думал, что выбираю жизнь, но для меня это оказалось самоубийством.

– Похоже, это была смертельная комбинация убийства и самоубийства, – ответила она, – потому что я тоже почти умерла.

Она усадила его рядом с собой на диван и впервые рассказала ему о том, о чем не собиралась рассказывать никогда, о чем никогда не рассказывала ни одной живой душе, да и с немногими из тех, кто про это знал, наотрез отказывалась возвращаться к этой теме. Но сейчас речь была не о ней, а о семнадцатилетней девочке, которая несколько недель неподвижно лежала в постели, не ела, не пила и не реагировала на окружающих.

– Меня хотели госпитализировать, но мама не соглашалась, – призналась Ирис. – Ей уступили только потому, что она была медсестрой, и ей позволили держать меня на капельнице дома.

Он слушал ее, потупив глаза, опустив голову и скорбно прикрыв рот рукой.

– Я не знал, – пролепетал он. – Я не думал…

– А что ты думал? – В ее голосе слышался едва ли не вызов. – Ты вообще думал обо мне?

– Видимо, недостаточно, хоть и чувствовал себя виноватым. Теперь я понимаю, почему твоя мама меня прогнала.

– Не может быть! – прошептала она. – Что ты говоришь!

– Она орала на меня как ненормальная. У нее был стакан с чаем в руке, так она запустила им в меня, и стакан разбился вдребезги.

– Когда это было? Почему ты не рассказал мне раньше?

– Стыдно было. Это один из самых позорных моментов в моей жизни. Не знаю, что мне взбрело в голову. Дело было незадолго до того, как я женился. Я шел мимо и решил попытать счастья. Я думал, может, ты все еще живешь там, но дверь мне открыла она и, как только узнала меня, сразу заорала как ненормальная.

Ирис смутно припомнился жаркий вечер, когда они с маленькой Альмой пришли к матери, а та яростно терла тряпкой лестницу. «Тут разбился стакан, осторожно, не наступите на стекло», – злобно ворчала она, словно это они его разбили, и Ирис поспешила взять девочку на руки, спросив без малейшего интереса: «Как это случилось?» Мать что-то буркнула про соседей, а она занесла Альму в гостиную и сразу же ушла, потому что торопилась на собрание. «Микки заберет ее в шесть часов», – на ходу бросила она, рассеянно наступая на осколки ее едва не сбывшейся мечты.

– Что нам теперь со всем этим делать, – прошептал он, уперев локти в колени и сгорбившись, словно сидел перед грудой развалин. Она машинально провела пальцами по его спине, вниз и вверх вдоль выпирающих позвонков, ощущая его тяжелое дыхание. На мгновение ей показалось, что он вот-вот разразится рыданиями, как над могилой своей матери, после того как прочитал кадиш. Тогда ноги не удержали его, и он упал на колени и так и оставался там, скрюченный перед холмиком земли. «Вернись ко мне, вернись ко мне!» – кричал он, и тогда Ирис опустилась на колени рядом с ним, поглаживая его спину, в точности как сейчас. Внезапно горло ей перехватило мучительное, удушающее отчаяние: ей показалось, что они оба уже засыпаны землей, и даже если им и удалось прорыть узкий темный лаз между своими могилами и в нем сцепить свои землистые пальцы, это не более чем иллюзия встречи. Она испуганно ощупала его:

– Ты настоящий? Ты живой?

– Насколько мне известно, – вздохнул он, – такую боль может испытывать только живой человек.

Она прижалась к нему, положила голову ему на плечо. От тепла его тела ей стало чуть спокойнее, а еще от его запаха, его дыхания, от пара над кипящей кастрюлей. Так они и сидели бок о бок на краю дивана, сгорбившись и оцепенев, точно выжившие после погрома и знающие, что за ними придут снова. Потом он встал, подлил воды в кастрюлю, подлил вина в ее бокал.

– Давай займемся любовью, – сказал он. – Нам нужно наверстать тридцать лет. Знаешь, сколько это любви?