Боль

– Ты все время дергаешься, – сказала она. – Я и забыла, какой ты егоза.

– Это потому, что ты меня щекочешь, – рассмеялся он. – Излишняя осторожность – штука опасная. Может, ты позволишь мне самому закончить это дело?

– Еще чего! Просто посмотри на меня спокойно минутку, не двигаясь. Когда ты успел так вырасти? Я не помню тебя таким высоким.

– Извини, я медленно развивался. Во всех отношениях. А ты, наоборот, стала еще красивей.

– Не может быть! – радостно возразила она. – Это невозможно.

– Точно-точно. В тебе стало больше жизни. Ты была такой худенькой, такой прозрачной и бледной, как идея. Теперь ты гораздо более женственная. Давай-ка я закончу!

Он забрал у нее бритву и двумя быстрыми решительными движениями обнажил высокие скулы, которые она всегда помнила, и у нее захватило дух при виде открывшегося лица, только что вернувшегося из прошлого.

– Вот теперь я действительно верю, что это ты. – Она прижалась к нему. – До сих пор я просто притворялась. Смотри, ты почти не изменился!

Кожа на его лице была нежная и гладкая, если не считать чуть впалые щеки и чуть обвисшую кожу на шее, он был все тем же ее мальчиком. При виде его на обычно сухие глаза Ирис навернулись слезы. Она изумленно качала головой, закусив губу. То давнее лицо, проглянувшее сквозь нынешнее, пробудило острое ностальгическое чувство, подобно тому, как обнаруженные спустя долгие годы неизвестные фотографии умерших близких проливают новый драгоценный свет на неведомое прошлое.

Ирис вдруг увидела его в школе, как он заходит на перемене в ее класс, неловко улыбаясь; а вот его голова лежит на ее подушке, глаза закрыты, густые ресницы затенили нижние веки; вот его лицо озаряет тот самый золотой из всех дней, в коротком промежутке между холодом и жарой. Теплая скала под спиной, сверху – пышная листва шелковицы, ее прекрасный мальчик ласкает ее грудь, его рот слегка раскрыт, светлые глаза сияют, щеки порозовели от солнца, как щечки младенца, и она обнимает его в полной уверенности, что ничто и никогда их не разлучит.

– Кто это? Я его не знаю! – Эйтан опасливо разглядывал себя в зеркале, ощупывал свои щеки, скривив губы. – Что ты со мной сделала? Я превратился в другого человека, – усмехнулся он. – Дети будут в шоке! У меня лицо голое!

Закрыв лицо руками, он убежал долить воды в кастрюлю уже в третий раз, вынул из холодильника помидоры и нарезал мелкими кубиками, а Ирис осталась стоять перед зеркалом. Кажется, и с ее лица исчезло что-то лишнее: с тех пор как она его встретила, она выглядит по-другому, все ей говорят об этом, глаза стали больше на похудевшем лице. «Как это мы не замечали, какие у вас красивые глаза», – изумлялись учительницы в школе, которые видели ее каждый день на протяжении десяти лет. Может быть, изменилось их выражение? Как он сказал? «В тебе стало больше жизни». Она поспешно перевела взгляд на Эйтана, чтобы не пропустить ни мгновения.

Как быстро с ним летит время! Вот уже восемь. Из квартиры наверху доносятся позывные выпуска новостей, беспокойный мальчишка, похоже, сегодня остался с матерью, и папаша волен ознакомиться во всех подробностях с событиями уходящего дня, куда более грозными, чем грабители в саду. Она уедет через часок или около того, не может же она бросить его, когда он готовит им ужин! Она пока даже не сказала ему, что у нее не так много времени.

– Что сделать, Эйтан? – спросила она, и он тихо ответил, нарезая зубчики чеснока:

– Уйти от мужа.

Она поспешно уточнила:

– Я имела в виду, чем тебе помочь сейчас. Это был не экзистенциальный вопрос.

Ирис немного задела пренебрежительная интонация, с которой он говорил о ее муже. Она опасливо покосилась на свой телефон, на мгновение испугавшись, что Микки каким-то таинственным образом слышит их, может быть, даже смотрит на них, круглый и полный, как эта луна: мир полон чудес и катастроф.

– Накрой стол в саду, – предложил он, и она спустилась по шаткой лестнице.

Круглый деревянный садовый столик, старый и неустойчивый, покрывали сухие листья. Ирис смахнула их рукой, вернулась на кухню, легко нашла тряпку, скатерть, тарелки, столовые приборы – ведь она знала этот дом, как свой собственный, помнила даже некоторые вилки.

– Ты давно здесь живешь? – спросила она. – Ты жил здесь со своими женами?

Несмотря на любопытство, она до сих пор не осмеливалась задавать серьезные вопросы о его взрослой жизни, сосредоточиваясь на их общем прошлом, боялась следовать за ходом его жизни после того, как их пути разошлись, из опасения, как бы тридцать лет, прожитые врозь, не пересилили их единственный совместно прожитый год.

– Моя жена – ты, – немедленно ответил он. – Других у меня не было.

– Как же! – усмехнулась она. – Ты всего-навсего дважды женился и завел двоих детей.

Он обжарил чеснок и помидоры, слил воду со спагетти и добавил их в сковородку.

– Факт, что я не остался ни с одной из них, в отличие от тебя.

– Этот факт можно интерпретировать по-разному, – поспешно возразила она. – Принимая во внимание смягчающие обстоятельства или нет.