Боль свободы

Жаль, нет ничего, чтобы сделать веревку. Тогда бы можно было разжечь костер очень быстро, а так, придется вертеть деревяшку рукой, обожженной ладонью придавливая ее сверху.

Хорошо бы было отыскать еще сухой травы, но сделать это на ощупь не выходит. Приходится вертеть деревяшку, надеясь вскоре почувствовать заветный, уже долгожданный запах дыма.

Трудно сказать, как много времени проходит. Ладони уже устают, быстро начинает холодать, по ощущениям, проходит больше получаса, но ум подсказывает, что чувства могут быть обманчивы.

Костер все не разгорается, но хотя бы из кустов не выскакивает неожиданно какое-нибудь животное. И все равно приходится держать нож рядышком, постоянно отыскивая его в темноте взглядом и готовясь в любой момент схватить оружие, чтобы отбиваться от хищников.

С каждым мгновением все тяжелее. Время идет, а дерево никак не разгорается, хотя настолько сухие ветки должны были полыхнуть уже минут тридцать назад. Наверное, прошел уже целый час. Становится дико холодно, даже руки начинают дрожать, пальцы коченеют, а конструкция то и дело разваливается, пробуждая неутолимую злобу.

Наконец, приходится засунуть под деревяшку сырой травы, рванув охапку обожженной рукой, которая с новой силой начинает гореть от боли. В то же время от жажды и голода с непривычки так болит живот, что трудно даже сосредоточиться на какой-то отдельной боли. То одно, то другое чувство перетягивают на себя внимание, не давая ни на миг расслабиться, и лишь сквозь них, каким-то туманным миражом проявляется слабое ощущение холода, заставляющего уже все тело дрожать, чтобы хоть так немного согреться в наступившей ночи.

Звуки окончательно пропадают, и становится ясно, что это не было иллюзией. Все так, как и подумалось вначале. В короткий час между днем и ночью, все проснулось и зашумело, а теперь опять стало тихо. Правда, теперь уже враг приблизился и приготовился вонзить свои клыки. Самый неожиданный враг, которого сознание даже забыло себе вообразить, когда приходилось терпеть мучительное ожидание перелета, в уме перебирая возможные сложности.

Холод успевает дать понять, что с ним придется считаться. После жаркого дня, на смену ему вдруг приходит дикий холод. Даже пар начинает идти изо рта, хотя его трудно заметить в темноте ночи.

И чертово, насквозь сухое дерево не желает гореть. Становится так больно от осознания того, что все эти муки были напрасны, что забывается даже физическая боль, пусть и на короткий миг. Тело уже коченеет от холода и дрожит, руки почти не слушаются, конструкция из деревяшек продолжает вываливаться из рук и снова и снова все приходится начинать заново.

Начинает клонить в сон, но ясно, что все это от дикого холода, который пробирает насквозь. На этой проклятой планете, наверное, вовсе нет никаких хищников, а все звуки – это лишь пугающие стоны ветра, бушующего где-то в верхушках огромных деревьев. Его гоняет из стороны в сторону холод ночи и жар дня, заставляя отвратительно гудеть и рождать все эти странные звуки, даже и половина которых не успела запомниться. Они все разом прогремели оркестром ужаса, а затем исчезли, едва начало холодать.

Вот и все. Руки еще крутят палку, месят в этой деревянной конструкции сырую траву, но гореть дерево не желает, сколько бы времени ни проходило. Единственное, что нужно сделать, это просто выжить, но даже в армейском комбинезоне и с ножом это кажется сейчас невозможно, как вдруг, неожиданно, дерево, вспыхнув, начинает гореть.

Мгновенно разум оживает. Миг назад он почти готов был сдаться, опустить руки, заснуть сладким сном, провалиться во тьму беспамятства, простившись с миром, и пропасть в смертельном холоде безжалостной ночи. Теперь же он стремится пробудить тело от вялости, заставляет сердце биться вновь так же резво и мощно, как когда оно бешено колотилось, пораженное шоком боли.

Тут же приходится отчаянно пытаться сохранить костер, только вот это получается на удивление легко сделать. Пожалуй, несколько часов уже пришлось истратить, неустанно вертя проклятую деревяшку, но теперь она взамен так легко разгорается, что почти сразу появляется живой, маленький огонек.

Руки, дрожа, закрывают огонек от ветра, стараясь обложить его деревом. Еще недостаточно огня, чтобы согреться, но уже шанс, самый маленький, призрачный шанс дарит столько тепла, что в нужный момент пальцы умудряются шевелиться, хотя уже не чувствуются от холода.

А огонь все не разгорается. Остальные сухие ветки, стоило обложить ими маленький огонек, продолжают спокойно греться в его тепле, не желая разгораться. Тяжело смотреть, как маленький свет тихо горит, качаясь от незаметного ветра, все не желает погаснуть, хотя давно уже должен был исчерпать свои запасы.

Каждый миг ожидания сводит с ума. Холод оказывается настолько жестоким и мощным, что от дыхания на лице уже появляются ледяные снежинки, которые, впрочем, тут же тают на еще теплой, живой коже губ. Скрючившись, сжавшись, позабыв даже про ногу, приходится обложить своим телом маленький огонек, заваленный сухими деревяшками, надеясь впитать хоть немного его тепла.