Больная

«Последняя» прокралась к кушетке, в который раз отмечая про себя занимательную странность, если можно так назвать. Персонал частной клиники посреди леса — исключительно молодой контингент. Если в остальных больницах, где Вера поправляла здоровье, работали великовозрастные дядьки и тётки, никому здесь, кроме техничек и поварих, она не дала бы и тридцати пяти. Даже своему лечащему врачу, не по канону бодрому. Без того странностей хватало. Хотя бы вчера.

Вера легла на кушетку. Потянула за бляшку ремень брюк.

— Да не ложись! Садись, говорю!

— В смысле?

На эти две недели в процедурном назначены внутримышечные уколы и только. Жгучие, до фиалковых синяков.

— Руку на стол, работай кулаком. — Женщина, что по долгу профессии кажется опаснее, чем есть на самом деле, пустила фонтанчик из иглы.

— Чего? Зачем? — Голосочек приплющило.

— Предписание врача с понедельника. Давай.

Вера не успела ни возразить, ни сообразить, когда плечо стянуло жгутом. Растерянно опустила глаза. Бордовый ручеёк нитью пополз по коже. Медсестра отошла. Не за бинтом, не за пластырем — снова перебирать свои склянки. Пациентке ненароком вспомнился пленник последнего этажа, в компании двоих других. Потому что с кровью из тела утекала жизнь.

— Мне… плохо.

Голову сдавил горячий обруч боли от падения в горизонтальное положение. Стекло весело бренчало где-то совсем рядом, как игрушки на новогодней ёлке.

«Да что же это? Она так меня оставит?»

Послышались шаги. Много, больше двоих. Не увидеть — перед глазами гладь обивки. Не позвать — лицевые мышцы стали ватными. Получилось хрипнуть. С губ капнуло.

Мир закружился каруселью, но взгляд сохранял кристальную ясность. Врачи куклой уложили безвольную на бок, вместе с кушеткой потащили к другой стене. Железные ножки дребезжали, царапая пол. Медсестра распорядилась:

— Держите. Всё равно будет брыкаться.

И Вера брыкалась. Вяло, придавленная руками. Пыхтела и поскуливала, наблюдая, как сладились железные коробки с проводками и датчиками. Сонный паралич без сна. Вполне реальные люди, которые обещали спасать и защищать, на деле творят уму непостижимое. Невозмутимые болванчики умыкнули складной нож, припрятанный в кармане брюк. Разрезали хозяйке вещицы футболку. Зажали между челюстями жертвы пластиковое кольцо, чтоб не перекусила.

Вера плакала. Для процедурного рыдания — обычное дело. Кто по ту сторону двери — в лучшем случае внимание обратит. Заглянуть и не подумает. Подопытная вскрикнула, когда трубка протолкнулась в пищевод, царапнув глотку. Солёные слёзы выедали глаза. Желудок ощутимо потяжелел. Возникло одно единственное желание — выхватить нож, вспороть живот и вытащить это из себя.

Безымянный врач как мысли прочёл. Присел перед Верой на корточки.

— Ну что орёшь? Я ещё даже не начал тебя резать.

Под душераздирающий рёв сосредоточенно орудовал скальпелем на живую. Разбирал, как настоящий механик. Но Вера не чувствовала себя машиной. Больше кромкой озёрного льда. Холодно, раскалывается вся. Под рёбра вкручивается бур. На самом деле — фистула. Слово из учебника биологии. Некий Павлов экспериментировал с собакой. Разве что Вера не собака.

Сияющий ангел, незримый для нечестивых, принимал несчастную душу на руки. Он уносил её от земного ада.

— Сама виновата, — напоследок снизошла до пояснений медсестра. — Нечего лезть, куда не просят.

Вера съёжилась, прижимая согнутые по-птичьи пальцы к себе. Потные ладони погладили твёрдый живот. Синяя ночь очертила чёрным линии подоконника, тумбочки, койки соседки и её саму, безмятежно сопящую. Убедившись в истинности окружения, очнувшаяся от кошмара перевернулась на бок с беззвучным стоном. Морок миновал, а до сих пор больно. Минута потребовалась, чтобы признать — боль и есть причина пробуждения. Морозит. Пациентка вскочила, как есть, босая засеменила прочь.

Люди не доверяют темноте. Укрывает то, что хочет остаться ненайденным. Зачем прятаться, если у тебя всё хорошо? Если ты не опасен и людим? Оттого ночью Вере проще немочь, чем днём. Пусть сон отменяется, вероятность нежеланной встречи с кем бы то ни было стремится к нулю. Никому в отделении, кроме неё, уборная не понадобилась.

Под утро немного отпустило. Тут не до волшебного таинства рассвета, что озолотил мир, обратив в подобие рая. Такого же пустого, как Вера. Желудок с кишечником перекрутило и выжало, как тряпку. От обезвоживания органы вроде бы слабо вибрировали. Лёгкая щекотка внутри, сравнимая с дребезгом раскрошенного хрусталя. Жгло пищевод, но от одной мысли о глотке воды во рту становилось кисло.

Гладя стену, Вера шаркала в палату, не разгибая спины. Перспектива потерять сознание на унитазе претила. Если и выбирать место смерти, тогда уж по-человечески — растянуться в больничном коридоре. Никак не полураздетой, в запертой кабинке. Мама со стыда сквозь землю провалится, если узнает.

Через толстое стекло полуобморока спросили:

— Эй, всё хорошо?

На границе поля зрения мелькнуло белое пятно.

— Что с тобой? — Ледяные пальцы взялись за запястье. Мурашки пробежали до самых пят. — Тебе плохо?