Болотница

Больше ничего путного на чердаке не нашлось, и я решила спускаться вниз, запихав за пояс свёрток со свечами.

Только чудом не покалечившись, я сумела слезть со стремянки без происшествий, но обратно в сарай на всякий случай утаскивать её не стала.

Свечи аккуратно сложила на тумбу в прихожей.

Потом доволокла коробку до кухни и стала шарить по полкам и шкафчикам в поисках подходящего ножа, чтобы перерезать шпагат.

Сначала я безрезультатно попыталась поддеть крышку ломом. Найденные ножницы оказались ужасно тупыми. А нож, который отлично резал колбасу и хлеб, еле-еле справлялся с промасленным шпагатом, так что мне пришлось изрядно попотеть, чтобы если не перерезать, то хотя бы перепилить верёвки на коробке.

Это настолько выбило меня из сил, что я всё бросила, как есть, едва последняя преграда к содержимому коробки была преодолена, даже не стала сразу поднимать крышку, а налила себе чаю и обессилено села на табуретку, бессмысленно глядя в окно и прихлёбывая из чашки.

Я очень устала. Казалось, во мне образовалась какая-то пустота: ни мыслей, ни эмоций, ничего. Только горечь. На меня напало какое-то отупение.

Может быть, я даже задремала с открытыми глазами.

Глава 10

Какая же эта Анцыбаловка ужасная глушь. Не к кому обратиться за помощью. За всё время из местных жителей я видела только угрюмого старика и нелюдимую старушку. Хотя родители упоминали ещё трёх-четырёх старушек, якобы тоже проживающих в деревне. Но, хотя некоторые дома казались более-менее обитаемыми, их хозяек я ни разу не встречала. И мне было даже страшно представить, кто открыл бы мне дверь, постучись я в один из этих всегда запертых домов. Да и та бабулька, которую мы прошлый раз с мамой видели, хотя и смотрела на нас в упор, никак не реагировала на приветствие. Либо она глуховата, либо воспринимала нас как плод своего воображения, что ничуть не способствовало желанию всё же попытаться наладить с ней общение.

Папа, сам городской житель, обожал такие глухие деревенские места. В детстве его самым ярким, самым, наверное, счастливым воспоминанием была жизнь вместе с дедушкой и бабушкой в отдалённом селении, где не было ни телефонов, ни телевидения, ни электричества, ни водопровода. И людей там тоже особо-то и не было. По старинке дома отапливались печами, а с наступлением сумерек все просто-напросто ложились спать. Маленькому мальчишке всё казалось замечательным приключением: и катание на лошадях, везущих телегу с сеном, и колка дров для печи, и баня, и даже работа в огороде. Поэтому папа был уверен, что нам с мамой в любой глуши будет так же весело, как было ему в детстве. Даже понятия не имею, почему мама никогда его в этом не разубеждала. Иногда взрослые поступали совершенно нелогично, как я уже не раз говорила.

Вспомнив о папе, я оставила чашку, перепрыгнула через побеждённую коробку и побежала на интернет-яблоню звонить ему.

В трубке так дико трещало и шипело, что гудки были едва слышны. Не хватало только, чтобы телефон сломался.

Я начала плакать ещё до того, как услышала родной папин голос.

— Вичка, извини, доченька, я очень сильно занят, — не дав мне и слова сказать, сразу начал озабоченно тараторить папа. Голос его то словно приближался, то удалялся, как бы волнами. Связь была отвратительной. — Что? Что ты говоришь? Очень плохо слышно. Треск один. Мы с мамой разговаривали недавно, всё у неё спроси. Целую. Отдыхай! Пока! — и папа отключился.

Не веря своим ушам, я снова набрала его, но номер уже был недоступен. Как мама могла с ним недавно разговаривать? Недавно — это когда? Вчера? Сегодня?

Я сразу же набрала мамин номер. Вызов шёл, но ни гудков, ни даже потрескиваний слышно не было, только тишина. А потом всё просто прекратилось. Будто я и не звонила никуда. Мне даже пришлось зайти в список недавних вызовов, чтобы убедиться, что мне ничего не привиделось.

Теперь я осталась совсем одна. И решать проблемы я тоже должна одна.

Я было подумала обратиться в полицию, но ясно представила, как деревенские полицейские слушают мой сбивчивый рассказ про ушедшую сегодня ночью в лес и до сих пор не вернувшуюся маму, про то, что в неё кто-то вселился, что папа сказал не беспокоиться и что он с ней разговаривал, что у мамы есть мобильный телефон, но всё равно она в беде. И как они переглядываются и не отпускают меня домой, как начинают задавать вопросы про моё здоровье, как отвозят меня в больницу и обследуют, словно психически больную, как вызывают папу, а ещё раньше какую-нибудь службу опеки… И никто-никто в это время не предпринимает ничего для спасения моей мамы…

Тут я разозлилась, что всё так несправедливо; разозлилась на маму, что она позволила так дурацки собой овладеть; на папу, что он отмахнулся от меня, будто дурацкая его работа важнее дочки; на дурацких соседей, которым наплевать; на дурацкий колодец, из-за которого всё так вышло…

Пулей слетев с дерева, я с ломом наперевес бросилась к проклятому колодцу и принялась с остервенением бить крышку. Я била и била, лупила и кричала, и плакала, пока не выбилась из сил.