Болото пепла

И вот однажды она снова пришла, но не для себя – муж уже вторые сутки не вставал с постели. Камни в почках. Ходил под себя. Когда я пришел, джин и то не понадобился – он лежал мокрый, как хлыщ, и все бредил. То орал на нее, то горланил песни из тех, что распевал, накачиваясь с приятелями. Камней было четыре: три мелких и один покрупнее. Она помогала. Я вынул третий, и ее рука легла на мою.

– Кажется… все? – спросила она дрожащим голосом.

Я поднял глаза. А она глядела на последний камень, как на свой надгробный.

– Кажется, все… Зашиваю?

И с неимоверным облегчением:

– Зашивайте.

Господи, как же он орал… умер лишь через сутки. Я все это время на лестнице сидел. С тех пор, стоит зажать уши, слышу его крик.

А она, говорят, через год за сына начальника порта вышла. Он ей на место передних зубов фарфоровые вставил».

И с тех пор в сердце мастера болото…

Твила почувствовала, как все снова возвращается. Бледнеющая ночь, луна на небе, но только не в отражении, и пустота там, где должны быть ноги. Они стояли у самого берега, а руки мастера все еще обнимали ее. Он тоже все это видел, они видели вместе.

Твила отстранилась.

– Теперь ты тоже меня ненавидишь? – тихо спросил он.

– Да, ненавижу, – ответила она и расплакалась. – Ненавижу за то, что вы сделали, и за то, что я об этом узнала, но больше всего ненавижу за то, что совсем не могу вас ненавидеть, ни капельки. Не смогла бы, даже убей вы сотню таких мужей!

У мастера стало такое лицо, что, казалось, ему было бы проще, скажи она обратное.

Твила, всхлипывая, уткнулась ему в грудь и вскоре почувствовала руку на волосах – он гладил осторожно, словно боясь поранить.

– Как трогательно, – зевнула баронесса.

Твила подняла на нее взгляд:

– Зачем вы все это делаете? Что вам от него нужно?

– Ты наслушалась сказок, девочка. Только в них злодей выбалтывает все планы, прежде чем покончить с героем.

– Но вы ведь не злодейка, – раздалось позади.

Они одновременно обернулись. Дитя встала с камня, на котором все это время сидела, подперев щеку кулачком, и подошла к ним.

Баронесса удивленно подняла брови:

– Спасибо, я знаю. Но все равно приятно, когда кто-то еще это знает.

– Так почему бы вам не рассказать? К тому же, простите, ваша светлость, но мне кажется, что и вам временами бывает скучно и немного грустно.

– Что ты такое говоришь, Дитя! – изумилась Твила.

– Ну, ты же видела, что там, – подруга махнула на болото и, перехватив взгляд баронессы, пояснила: – Я разок заглянула туда, совсем чуть-чуть, одним пальчиком.

– Ты рисковала, – заметила та.

– Да, – вздохнула Дитя, – Лубберту повезло меньше.

– Хочешь сказать, он тоже касался воды? – нахмурилась Твила.

– Не просто касался – он в ней искупался, глупенький малыш. Он был тогда еще совсем маленьким, не понимал, что делает. С тех пор он такой. А представь, каково ее светлости каждый раз пропускать все это через себя. Работа не из легких.

Твила замолчала, не зная, что ответить.

Баронесса задумчиво покрутила перстень с голубым бриллиантом:

– Почему бы и не рассказать? Что ж, ты хотела знать, что мне нужно от Эшеса? Ничего, уже ничего. Признаться, какое-то время назад я подумывала сделать его своим мужем, но вопрос теперь снят.

– Мужем?! – не поверила ушам Твила.

Больше всех растерялся, кажется, мастер.

Баронесса пожала плечами:

– А что ты так удивляешься, Эшес? Ты мне всегда нравился, я и не скрывала…

– Но вы ведь замужем, – заметила Дитя.

– Ты о бароне? Ну что я могу сказать: я всего лишь слабая женщина, а мужья имеют свойство… устаревать. Раньше он был совсем другим. От него исходил такой чудесный запах, м-м, – она зажмурилась, словно учуяв аромат воспоминаний. – Грехи… от них веет так сладко и… тошно. А на нем их было как грязи. Вот ты его жалеешь, Твила, а знаешь, кем он был раньше, до того как я сделала его бароном?

Твила покачала головой.

– Палачом – не только по профессии, но и по призванию. Ему платили за то, за что других вешали. Ему нравилось это чувство: толпа замирает, и их сердца бьются в унисон, солнце играет на лезвии топора, и все взгляды прикованы к его руке. И осужденный умирает каждую секунду в ожидании – вплоть до того мига, когда умрет окончательно, от его руки. Барон всегда оттягивал этот момент. А когда приходилось вешать… ты знаешь, родственники нередко платили ему немалую сумму, чтобы он сделал прокол вот в этом местечке на шее осужденного, прежде чем выбить из-под ног табурет. Деньги он брал… а прокол никогда не делал – смотрел на беднягу, и ему это нравилось…

Твила почувствовала тошноту.

– Не нужно больше, – прошептала она. Однако баронесса не обратила внимания.

– Но лучше всего он зарабатывал на талисманах – то, что ты видела: кусок веревки, при помощи которой свершалась казнь, «рука славы» – отрубленная кисть преступника, корень мандрагоры – обычная редька. Все это его невинные безделушки. Конечно, со временем они утратили для него былое очарование.

– Довольно, – вмешался мастер и положил руки на плечи Твилы.

Баронесса приподняла брови:

– Она сама спросила.