Большая грудь, широкий зад

Все с грохотом встали, подняли бокалы, звонко чокнулись, потом – гань – откинули назад головы и – бэй – опрокинули.

Няньди подняла свой бокал, демонстрируя золотое кольцо на пальце, чокнулась с Бэббитом, потом с Сыма Ку и Чжаоди. Чжаоди еще не оправилась после родов, и на ее бледном лице выступил нездоровый румянец.

– Ну а теперь пусть жених и невеста покажут, как они пьют из рюмок друг друга, – продолжал Сыма Ку.

Под его руководством Бэббит с Няньди переплели руки и неуклюже выпили под восторженный рев гостей. И тут же над столом замелькали, перекрещиваясь, руки, пришли в движение палочки для еды, одновременно заработало несколько десятков ртов, издавая не очень приятные звуки, и вокруг теперь можно было видеть лишь заляпанные жиром губы и щеки.

За одним столом со мной сидели Сыма Лян, Ша Цзаохуа, восьмая сестренка и еще несколько неизвестно откуда взявшихся пострелят. Все были заняты едой, один я не ел и наблюдал за остальными. Ша Цзаохуа первой отбросила палочки и пустила в ход руки. Ухватив левой рукой куриную ногу, а правой – свиную, она вгрызалась попеременно то в одну, то в другую. Как я заметил, сидевшие за столом дети во время еды зажмуривались – наверное, чтобы сберечь силы. Они будто научились этому у восьмой сестренки. С пылающими щеками и алыми облачками губ она была прекраснее невесты. Потом дети стали хватать еду у официантов с подносов, и глаза у них просто вылезали из орбит. Я смотрел, как они раздирают на части трупы животных, и переживал за них.

Матушка была против этого брака. Но когда шестая сестра заявила: «Мама, я никому не скажу, что ты убила бабушку», – матушка тут же сникла и замолчала. Ее лицо сморщилось, как осенний листок. Она уже не прекословила, но все-таки заставила Няньди поволноваться еще не один день.

А на свадебном ужине все шло своим чередом: разговоры между соседними столами прекратились, за каждым образовался свой кружок, начались застольные игры. Вино лилось рекой, блюда подавали одно за другим. Официанты в белом сновали вокруг с подносами, громко выкрикивая нараспев названия кушаний: «Пожалуйте, тушеные “львиные головы”94 в красном соусе… А вот, отведайте, жареные перепела… Тушеная курица с грибами…»

У нас за столом явно собрались генералы чистых тарелок – всё мели без остатка. «Пожалуйте, свиная ножка в глазури…» Не успела сверкающая свиная нога опуститься посреди стола, как к ней тут же потянулось несколько блестящих от жира рук. Ух, горячо! Все зашипели, как ядовитые гады, втягивая воздух. Но никто не отступился, руки протянулись снова, отдирая куски мяса с кожей. То, что падало со стола, быстро поднимали и тут же запихивали в рот. Было уже не остановиться: они вытягивали шеи, чтобы с утробным звуком проглотить прожеванное, скалили зубы, хмурились и давились аж до слез. В один миг от огромной ноги не осталось и следа, лишь серебрились кости на блюде. Потом расхватали и их и, пригнувшись, стали старательно обгрызать суставы и сухожилия. Те, кому костей не досталось, сосали указательный палец, и в глазах у них посверкивал зеленоватый огонек. Животы раздулись, как кожаные мячи, и издавали урчание дикой кошки, а со скамей жалко свешивались тощие ноги. «Пожалуйте, рыба-белка!»95 Пузатый коротконогий официант бандитского обличья, тоже в белом фраке, принес деревянный поднос с белым керамическим блюдом, на котором лежала золотисто-желтая жареная рыбина. Такие же подносы с такими же рыбинами несли еще несколько официантов, один выше другого, все в одинаковых белых фраках. Последний из этой вереницы был ростом с телеграфный столб. Поставив поднос на наш стол, он скорчил мне рожу. Лицо показалось знакомым. Кривой рот, одно веко опущено, нос в морщинах – где я мог видеть эту бесовскую личину? Не на ужине ли, что устраивал батальон подрывников по поводу свадьбы Паньди и Лу Лижэня?

Сплошь исполосованная ножом рыба-белка была полита кисловатым соусом цвета апельсина. Один мутный рыбий глаз закрывали перышки изумрудно-зеленого лука, а печально свисавший с блюда треугольный хвост, казалось, еще подрагивал. К блюду снова потянулись измазанные жиром коготки-ручонки, и я отвернулся, чтобы не видеть, как рыбу-белку будут раздирать на части. Из-за главного стола поднялись Бэббит с Няньди. Держа в одной руке по тонконогому бокалу красного вина и приобняв свободной рукой друг друга, они, манерничая и жеманясь, двинулись в нашу сторону. А за нашим столом все глаза были направлены на рыбу-белку. Бедная рыбешка, от нее уже осталась лишь половина, и показался голубоватый скелет. Маленькая ручонка ухватилась за него, тряхнула, и оставшаяся половина мгновенно развалилась на бесформенные куски. Дети, как прожорливые животные, тащили эти дымящиеся куски себе в логово, чтобы потом спокойно приступить к еде. На блюде осталась лишь большая рыбья голова, изящный хвост и соединяющий их хребет. Некогда белоснежная скатерть была теперь захватана и заляпана. Только там, где сидел я, она оставалась до голубизны белой, и посреди этой голубизны стоял полный бокал вина.