Большая грудь, широкий зад

– Дорогие маленькие друзья, – сердечно произнес Бэббит, поднимая перед нами свой бокал, – давайте выпьем все вместе!

Его жена тоже подняла бокал. Одни пальцы согнуты, другие прямые, подобно цветку орхидеи, среди лепестков которого поблескивает золотое кольцо. Обнаженная верхняя часть груди, отливающая холодным блеском, напоминает фарфор. Сердце у меня бешено заколотилось.

Мои соседи по столу встали с набитыми ртами, не зная, куда девать руки и ноги. У всех щеки, носы и даже лбы вымазаны в масле. Стоявший рядом Сыма Лян, давясь, проглотил запихнутую в рот рыбу и, ухватив край скатерти, торопливо вытер руки и губы. У меня же руки были белые, нежные, костюм безупречно чистый, а волосы отливали золотом. Мой желудок никогда не переваривал трупы животных, а зубы не грызли волокна растений. Множество замасленных ручонок неуклюже поднимали бокалы, чокаясь с Бэббитом и его женой. Только я стоял, вперившись в грудь Няньди, как завороженный. Вцепившись в край стола обеими руками, я изо всех сил старался не думать о том, как хорошо было бы броситься к шестой сестре и припасть губами к ее груди.

– А ты? Ты почему не ешь и не пьешь? – удивился, глядя на меня, Бэббит. – Совсем, что ли, ничего не ел? Ни кусочка?

Тут Няньди ненадолго спустилась с пьедестала, и на лице у нее снова появилось выражение, присущее шестой сестре. Свободной рукой она потрепала меня по шее и, обращаясь к своему новоиспеченному муженьку, сказала:

– Мой братик вроде небожителя – обычную пищу не ест.

От нее исходил такой аромат, что я словно обезумел: руки против воли потянулись вперед и вцепились ей в грудь. Какое скользкое это шелковое платье! Сестра испуганно вскрикнула и плеснула мне в лицо вином из бокала.

– Гаденыш! – тихо выругалась она, густо покраснев и поправляя сдвинутый лиф.

Красное вино растеклось по лицу, глаза заволокла алая пелена, и груди Няньди стали похожи на два распираемых воздухом шарика. Они не только были у меня перед глазами, но и со скрежетом сталкивались у меня в мозгу.

Бэббит потрепал меня своей ручищей по голове и подмигнул:

– Грудь матушки – это твое, парнишка, ну а грудь сестры – мое. Надеюсь, мы будем добрыми друзьями.

Отшатнувшись от этой ручищи, я с ненавистью уставился на его комичное, уродливое лицо. Трудно передать словами охватившую меня боль. Груди шестой сестры, гладкие и нежные, словно вырезанные из нефрита, эти несравненные сокровища, сегодня вечером окажутся в руках этого американца с розовыми щечками, покрытыми редким пушком, и он будет лапать их, мять и ласкать как пожелает. Груди шестой сестры, эти белоснежные фэнтуани96 с медовой начинкой, несравненное кушанье, какого не сыщешь нигде в мире, сегодня вечером окажутся во рту этого белозубого американца, который волен будет кусать их, ухватывать ртом, а то и высосать напрочь, чтобы осталась одна белая кожа. Но более всего невыносимое горе и злость вызывало то, что этого желала сама сестра. Эх, Няньди, я всего-то пощекотал тебя чуток, так ты мне оплеух надавала, чуть руками дотронулся – все лицо вином залила. А вот начни Бэббит гладить тебя или кусать, так ты с радостью всё снесешь. Сколько несправедливости в этом мире! Шалавы презренные, не понять вам моих сердечных мук. Ни один человек на свете так не разбирается в грудях, так не любит их, как я, и только я знаю, как их защитить. Но все мои благие намерения для вас зло, вам до них, как говорится, как до ослиной требухи. Я горько заплакал.

Бэббит посмотрел на меня, пожал плечами, скорчил гримасу и, взяв Няньди под руку, прошествовал дальше, чтобы выпить с сидевшими за другими столами. Официант поставил на стол супницу. В ней плавали желтые ошметки яиц и что-то похожее на волосы утопленника. Мои сотрапезники, по примеру взрослых за соседними столами, принялись черпать суп белыми ложками. Конечно, старались зачерпнуть погуще, да так, что в супнице волны ходуном ходили, потом подносили ложки к губам и шумно дули на суп, потихоньку прихлебывая.

– Младший дядюшка, поешь. Вкусно, не хуже козьего молока, – предложил Сыма Лян.

– Нет, не хочу, – решительно отказался я.

– Тогда хоть присядь, а то все на тебя смотрят.