Большая грудь, широкий зад

Белый луч света гаснет, и на полотне уже ничего нет. Со щелчком зажигается лампочка сбоку этого дьявольского устройства, вокруг слышится тяжелое дыхание. Народу в церкви битком, даже на столах перед нами, сверкая голыми попами, сидят дети. В свете ламп своей машины Бэббит кажется небожителем. Колеса машины еще какое-то время крутятся, а потом со щелчком останавливаются.

– Тудыть твою бабушку! – хохочет вскочивший Сыма Ку. – Смотрел бы и смотрел! А ну, крутани еще разок!

Глава 22

Вечером четвертого дня кинопросмотры перенесли на просторное гумно семьи Сыма. На почетных местах уселись солдаты и офицеры батальона и родственники командира, за ними – первые люди деревни, а простой народ стоял где придется. Белое полотно повесили повыше перед прудом, заросшим лотосами, а за этим прудом стояли и сидели старые, немощные и больные, которые наслаждались фильмом и одновременно любовались на смотревших по другую сторону экрана.

Этот день вошел в историю дунбэйского Гаоми, и, вспоминая о нем, отмечаешь, что все было не так, как всегда. В полдень стояла удушливая жара, солнце аж почернело, в реке всплывала брюхом вверх рыба, и с неба кубарем падали птицы. Одного шустрого молодого солдатика, который вкапывал на гумне деревянные шесты, чтобы повесить экран, скрутила сухая холера. Он катался по земле от боли, и изо рта у него текло что-то зеленое, и это было необычно. По главной улице рядами проползло несколько десятков желтых с красными пятнышками змей – это тоже было необычно. Ветки гледичии, растущей на въезде в деревню, буквально облепили прилетевшие с болот белые аисты. Их было столько, что не очень толстые ветки не выдерживали и ломались. Все дерево было в белых перьях: хлопанье крыльев, по-змеиному вытянутые шеи, прямые, как ходули, длинные ноги – тоже необычно. Смельчак Чжан, признанный деревенский силач, скинул с гумна в пруд с десяток каменных жерновов – и это необычно. После полудня появились какие-то утомленные дорогой чужаки. Они расположились на дамбе Цзяолунхэ и стали закусывать, уплетая тонкие, как бумага, блины и хрупая редиску. Когда их спросили, из каких они мест, они сказали – из Аньяна, а на вопрос, зачем явились сюда, ответили – кино смотреть. Когда их стали пытать, откуда им известно про здешнее кино, они сказали, что добрые вести разносятся быстрее ветра. Это тоже было необычно. Матушка, против своего обыкновения, рассказала нам анекдот про глупого зятя, и это тоже было необычно. Ближе к вечеру все небо окрасилось великолепием разноцветных пылающих сполохов, которые беспрестанно преображались, как по волшебству, и это тоже было необычно. Воды Цзяолунхэ текли красные, как кровь, и это было необычно. В сумерках комары сбились вместе в огромных количествах и плыли над током черными тучами – тоже необычно. В красных отсветах вечерней зари с запозданием раскрывшиеся цветки белых лотосов в пруду смотрелись как небесные создания, и это необычно. Молоко моей козы отдавало кровью, а это было уж совсем необычно.

Я выпил вечернюю порцию молока, и мы с Сыма Ляном припустили на гумно: кино меня очаровало. Мы неслись во весь дух навстречу заходящему солнцу, подставив лица его закатным лучам. Цель была одна: пробраться меж женщин, тащивших одной рукой табуретку, а другой ребенка, меж стариков с клюками и обогнать их. Перед нами, выставив вперед плечо и нащупывая дорогу длиннющей бамбуковой палкой, быстро шагал слепой Сюй Шаньэр. У него был щемящий душу голос с хрипотцой, и он добывал себе пропитание пением и попрошайничанием.

– Эй, слепой, куда несешься как ветер? – окликнула его хозяйка лавки ароматических масел одногрудая Лао99 Цзинь.

– Я-то слепой, – ответствовал тот, – а ты тоже слепая?

Тут встрял старый Ду Байлянь – он круглый год ходил в накидке из камыша и ловил рыбу, а теперь тащил с собой сплетенный из рогоза стульчик:

– Какое тебе кино, слепец?

Сюй Шаньэр разозлился не на шутку:

– Ты, Байлянь, как я погляжу, не Байлянь вовсе, а Байдин!100 Как ты смеешь обзывать меня слепцом? Я прикрываю глаза, дабы узреть то, что кроется за путями этого бренного мира.

Он яростно взмахнул палкой, аж свист пошел, и чуть было не отоварил Ду Байляня по тощим и длинным, как у цапли, ногам. Почтенный Ду шагнул к нему и хотел было огреть своим плетеным стульчиком, но его остановил Фан Баньцю101, у которого пол-лица слизнул медведь, когда он собирал жэньшень в горах Чанбайшань:

– Ты никак со слепым воевать собрался, почтенный Ду? Все уважение потерять хочешь? Будет тебе, в одной деревне живем, кому-то не повезет, а кому-то улыбнется удача, и наоборот, всегда чья-то чашка сталкивается с чьим-то блюдцем. В горах Чанбайшань не то что односельчанина – земляка с одного уезда случайно встретишь, и то родным покажется дальше некуда!