Большая грудь, широкий зад

– Могучим и сильным мальчонка растет, коль маток-гулен пару дюжин сосет… – с завистью пропел кто-то.

Цзиньтун осторожно поднимался по простой деревянной лестнице. Сверху пахнуло духами, и он робко поднял голову. На площадке, расставив ноги, стояла Лао Цзинь, на широком напудренном лице играла насмешливая улыбка. Он невольно остановился, вцепившись в перила из стальной трубы. На них остался четкий отпечаток его потной ладони.

– Поднимайся, поднимайся, сынок названый! – Она уже говорила искренне, без тени насмешки.

Автоматически преодолев еще пару ступенек, он почувствовал на своей руке ее мягкую ладонь.

Глаза еще не успели привыкнуть к полумраку коридора, а он уже входил в логово соблазнительницы, чувствуя, что его ведет не она, а запах ее тела.

В залитой светом комнате синтетический ковер на полу, обои на стенах, с потолка свешиваются шарики из скрученных полосок блестящей цветной бумаги. Посреди комнаты в стакане на офисном столе – несколько больших кистей для письма.

– Это так, для виду, – усмехнулась она. – Не очень-то я смыслю в иероглифах.

Цзиньтуну было неловко, он даже не смел взглянуть ей в глаза.

– Неужто в Поднебесной бывает такое? – вдруг рассмеялась она. – Чудо чудное, нечего сказать.

Подняв голову, он встретил бесстыдный, чувственный взгляд.

– Глаза-то под ноги не урони, сынок, – расшибешь. На меня смотри. С поднятой головой ты волк, с опущенной – овца! Чудо чудное в Поднебесной – это когда мать устраивает постельные дела сына. Вот уж не ожидала, что ей такое в голову прийти может, этой старухе. Знаешь, что она мне сказала? «Спасать – так спасать до конца, почтенная сестрица, провожать – так провожать до дома. Ты своим молоком спасла его от смерти, но ведь не будешь же кормить его так всю жизнь!» – Лао Цзинь поразительно похоже копировала манеру речи Шангуань Лу. – Она права, твоя матушка, мне уже пятьдесят. При том, как я тут кувыркаюсь, это мое сокровище, – она похлопала через ткань халатика по своей единственной груди, – тоже долго не продержится. Когда ты ласкал ее тридцать лет назад, она была хоть куда, была «исполнена духовного подъема и боевого задора»179, как говаривали совсем недавно, а теперь уже не то, бывший феникс хуже курицы. Я обязана тебе с прошлой жизни, дорогой брат. Неважно, чем именно, да и думать об этом не хочется. Главное – мое тело тридцать лет томилось на медленном огне, оно готово, и ты можешь насладиться им как пожелаешь!

Цзиньтун смотрел как зачарованный на вздымающийся холмик единственной груди и жадно вдыхал ее запах и запах молока, не замечая заголенные для него бедра. Со двора донесся крик весовщика:

– Хозяйка, тут вот что предлагают! – Он поднял вверх моток электрического провода. – Надо нам, нет?

Рассерженная Лао Цзинь высунулась из окна:

– Ну чего спрашивать? Бери! – Она прикрыла окно. – Мать его за ногу, если не боятся продавать, почему я должна бояться покупать? Не удивляйся: восемь из десяти приходящих сюда – воры. Так что я могу получить все, что есть на стройке. Электроды в коробках, электроинструмент не распакованный, цемент – все что угодно. Ну а я никому не отказываю, покупаю по цене старья, продаю как новое и получаю хорошую прибыль. Ясное дело, в один прекрасный день весь этот бизнес накроется, поэтому половина каждого заработанного юаня уходит на кормежку этих прохвостов и ублюдков, а оставшуюся половину я могу тратить как вздумается. Сказать по правде, большая часть всех этих шишек и солидняков прошла через мою постель. Понятно, что они значат для меня?

Цзиньтун растерянно покачал головой. Лао Цзинь снова похлопала себя по груди:

– Всю жизнь у меня все вокруг этой единственной груди и вертится. Все твои сволочи зятья, от Сыма Ку до Ша Юэляна, засыпали с этой титькой во рту, но ничего настоящего в моей душе ни к кому не родилось. Только ты, сукин сын, всю жизнь во сне являешься! После того случая с трупом ты якобы ни одной женщины не касался, и матушка твоя считает, что это и есть причина твоей хвори. Так я ей сказала, мол, какой разговор, почтенная тетушка! В чем Лао Цзинь толк знает, так в этом самом. Вы сыночка присылайте, а я уж из этой сопли железного мужика сделаю!

И она дразняще задрала ночную рубашку. Под ней ничего не было. Только белая, как снег, белизна и черная, как вороново крыло, чернота. Цзиньтуна пот прошиб, и он бессильно опустился на ковер.

– Что, напугала? – рассмеялась она. – Не бойся, сынок названый, женская грудь – сокровище, но у женщины есть еще и сокровище из сокровищ. Только не торопись, – как говорится, поспешишь – горячего доуфу не отведаешь. Пойдем, сейчас мы с тобой разберемся.