Большая грудь, широкий зад

На следующее утро, утомленно позевывая, она буравила его недовольным взглядом. Нянька принесла кормить ребенка. Казалось, годовалый младенец у нее на руках смотрит на Цзиньтуна с ненавистью.

– Унеси, – велела няньке Лао Цзинь, потирая грудь. – Закажи молока на ферме и покорми из рожка.

Нянька без единого слова вышла, а Лао Цзинь вполголоса пробормотала:

– До крови изжевал сосок, Цзиньтун, ублюдок. – Она поддерживала грудь рукой, а он с извиняющейся улыбкой не сводил глаз с этого сокровища и снова стал подбираться к ней, как маньяк. Но Лао Цзинь, держась за грудь, выскользнула из комнаты.

Вечером поверх специально пошитого бюстгальтера из брезента она надела куртку на толстой подкладке и перетянула на талии широким поясом, усеянным медными заклепками, какие носят мастера боевых искусств. В низу куртки, обрезанной ножницами до бедер, торчали клочья ваты. А далее – ничего, только красные туфли на высоких каблуках. Увидев ее в таком наряде, Цзиньтун почувствовал, что внутри все охватывает огнем, и тут же возбудился до такой степени, что естество хлопнуло его по низу живота, как распираемый воздухом кожаный шарик. Не успела она нагнуться и принять позу самки в течке, как он набросился на нее, словно тигр, на ковре перед кроватью…

Два дня спустя Лао Цзинь представляла Цзиньтуна своим рабочим как нового гендиректора. В безупречном итальянском костюме, шелковом цветастом галстуке и фирменной светло-коричневой ветровке из саржи, а также в лихо заломленном французском берете кофейного цвета он, подбоченясь, предстал перед работниками Лао Цзинь, перед этим сбродом, словно петух, только что соскочивший с потоптанной курочки. Усталый и в то же время гордый, произнес краткую речь, почти так же – и по словам, и по манере изъясняться, – как в лагере отчитывали заключенных администраторы и политработники. В глазах рабочих таились зависть и злоба.

Вместе с Лао Цзинь он побывал во всех уголках Даланя, познакомился со всеми, кто прямо или косвенно был связан с ее бизнесом. Научился курить иностранные сигареты, пить импортные напитки, играть в мацзян, освоил искусство угощать, давать взятки, уходить от налогов. Однажды на банкете в гостинице «Цзюйлун» в присутствии дюжины гостей он погладил нежную белую ручку официантки, и она, задрожав, разбила рюмку. Он вытащил пачку банкнот и запихнул ей в нагрудный карман белой униформы со словами:

– Маленькая безделица для вас! – Та игриво поблагодарила.

По ночам, как не знающий устали землепашец, он разрабатывал плодородную ниву Лао Цзинь. Его бестолковость и неопытность доставляли ей какое-то особенное, неведомое раньше удовольствие, и от ее пронзительных воплей нередко просыпались в своих хибарах уставшие рабочие.

Однажды вечером в спальню вошел, склонив голову набок, одноглазый старик. Похолодев, Цзиньтун резко отпихнул лежащую перед ним Лао Цзинь к краю и судорожно натянул на себя одеяло. Он сразу признал одноглазого: это был Фан Цзинь, во времена коммуны работавший кладовщиком производственной бригады, законный муж Лао Цзинь.

Разозленная Лао Цзинь села на кровати, скрестив ноги:

– Ты ведь только что получил от меня тысячу юаней!

Усевшись на стоящий перед кроватью итальянский диван из натуральной кожи, Фан Цзинь зашелся в кашле и выхаркнул на прекрасный персидский ковер целый ком мокроты. Единственный глаз сверкал такой ненавистью, что хоть прикуривай.

– На этот раз я не за деньгами, – выдохнул он.

– За чем же еще, если не за деньгами?

– За жизнями вашими! – Выхватив из-за пазухи нож, Фан Цзинь с поразительной для его возраста прытью вскочил с дивана и бросился на кровать.

Цзиньтун с воплем забился в дальний угол и завернулся в одеяло, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой, и в ужасе смотрел на отливающее холодным блеском лезвие.

Лао Цзинь выгнулась, как бьющаяся на земле рыбина, и метнулась между ними – острие ножа почти уткнулось ей в грудь.

– Ударь сначала меня, Фан Цзинь, если тебя не нагуляла невестка! – презрительно проговорила она.

– Шлюха поганая! – скрипнул зубами Фан Цзинь. – Шлюха этакая… – Несмотря на брань, нож у него в руке дрогнул.

– Какая же я шлюха? – парировала Лао Цзинь. – Шлюхи на этом деле зарабатывают, а я денег не только не получаю, но еще и трачусь! Я женщина не бедная, и мой бордель для моих утех!

Вытянутое лицо Фан Цзиня подергивалось, будто вода рябью, редкая, как крысиные усы, бородка – в соплях.

– Убью! Убью! – верещал он и вдруг ткнул ножом в грудь Лао Цзинь. Та уклонилась, и нож упал на кровать.

Ударом ноги она сшибла Фан Цзиня на пол. Потом расстегнула пояс, скинула короткую курточку и бюстгальтер и отшвырнула в сторону туфли на высоких каблуках. Развязно похлопав себя по животу – от этого звука Цзиньтун весь похолодел, – она заорала так, что занавески на окнах задрожали:

– Ну что, начинка для гроба, можешь? Коли можешь, давай, забирайся, а нет – не путайся под ногами. Не можешь, так катись отсюда, мать твою!

Фан Цзинь встал на четвереньки, всхлипывая, как ребенок. Поднял глаза на подрагивающую белую плоть Лао Цзинь, горестно ударил себя в грудь и взвыл: