Большая грудь, широкий зад

Как дохлого пса, она затащила его в спальню, где стены поражали яркостью цветов. Половину комнаты, ближе к окну, занимала большая кровать, на полу – толстый шерстяной ковер. Лао Цзинь стащила с него одежду, как с непослушного мальчишки. Во дворе за ярко освещенным окном деловито сновали люди. Заимствованным у Пичуги Ханя движением Цзиньтун закрыл ладонями низ живота и присел на корточки. В большом – от пола до потолка – зеркале он увидел свое бледное тело. Стало так противно, что чуть не вытошнило. Лао Цзинь аж пополам согнулась от смеха, и смех ее, прозвучавший молодо, раскованно, голубком вылетел во двор.

– Правитель небесный! И кто только научил тебя такому? Я не тигрица, сынок, ничего не откушу! Вставай давай, – она ткнула его ногой, – и марш мыться!

Он вошел в ванную рядом со спальней, и Лао Цзинь включила свет.

– Все по цене утиля куплено, – указала она на розовую ванну из твердого пластика, на светильники из дымчатого хрусталя, на стены, выложенные плиткой с рельефными цветами, итальянский унитаз кофейного цвета и четыре большущих японских нагревателя. – Нынче пол-Даланя ворует. Все здесь временное, горячей воды нет, приходится греть самой. Вот двенадцать часов в сутки и отмокаю. Первую половину жизни ни разу горячую ванну не принимала, теперь вот наверстываю. А тебе, сынок, еще хуже пришлось: ведь там, в лагере, горячих ванн точно не было? – С этими словами она открыла краны всех четырех нагревателей, и из душа с шумом, как ливень, хлынула вода. Комната быстро наполнилась паром. Лао Цзинь затолкнула его в ванну, но, как только его тело омыла горячая вода, он с воплем выскочил обратно. Она снова запихнула его туда, приговаривая:

– Потерпи. Через несколько минут будет то, что надо.

И он терпел, ощущая, как кровь приливает к голове и кожу покалывают бесчисленные иголочки. Не то чтобы больно или все немело: нечто среднее между болью и наслаждением. Тело расслабилось, растеклось, будто кучка грязи, струи воды хлестали по нему, как по пустому остову. Сквозь облако пара было видно, как Лао Цзинь снимает сорочку, большой белой хрюшкой забирается в ванну и накрывает его мягким, шелковистым телом. Вокруг все наполнилось приятным ароматом. Она намылила ему голову, лицо и тело покрылись хлопьями пены. Он безропотно сносил всё, позволяя вертеть себя в разные стороны, но, когда кожи касалась ее грудь, замирал, ни жив ни мертв от счастья. Они барахтались в пене, грязь сходила с тела слой за слоем, очищались от всего наносного голова, небритая щетина. Но обнять Лао Цзинь, как поступил бы любой другой мужчина, он был не в силах, лишь послушно позволял тереть себя и пощипывать.

Драную одежду, в которой он вернулся из лагеря, она вышвырнула в окно, а его заставила надеть чистое нижнее белье и, видимо, давно приготовленный костюм от Кардена, не очень умело повязала галстук фирмы «Голдлайон». Причесала волосы, смазав каким-то корейским лосьоном, побрила, побрызгала одеколоном. Потом подвела к зеркалу, из которого на него глянул высокий импозантный мужчина, полукитаец-полуевропеец.

– Сыночек, милый! – ахнула Лао Цзинь. – Да ты просто телезвезда!

Он покраснел и отвернулся, но на самом-то деле тоже был восхищен своим видом. Разве сравнишь этого Цзиньтуна с тем, что тайком пил куриные яйца в агрохозяйстве? Или с тем, что пас овец в исправительном лагере?

Лао Цзинь усадила его на диван перед кроватью и подала сигарету, от которой он, замахав руками, отказался. Потом налила кружку чаю, и он испуганно принял ее. Облокотившись на сложенное одеяло, она бесцеремонно раздвинула на кровати ноги, прикрыв их халатиком. Потом умело затянулась и выпустила одно за другим несколько колец дыма. Пудру с лица она смыла, и теперь явно проступили глубокие морщины; на коже, попорченной дешевой косметикой, стали заметны черные пятнышки. Она прищурилась от дыма, вокруг глаз собрались паутинки морщин:

– В жизни не встречала такого робкого мужчину. А может, просто постарела и стала уродиной?

Не в силах вынести пронизывающего взгляда узких щелочек глаз, он опустил голову и положил руки на колени:

– Нет-нет, ты ничуть не постарела, и никакая ты не уродина. Ты самая красивая в мире…

– Вообще-то я считала, что твоя мать всё выдумывает, – как-то удрученно проговорила она. – Никак не ожидала, что все так и есть. – Она потушила окурок в пепельнице и села. – С той женщиной у тебя действительно что-то было или это враки?

Он покрутил шеей, непривычно сдавленной жестким воротничком и галстуком, потер колени. Лицо покрыли капельки пота. Казалось, он вот-вот разрыдается.

– Ладно, ладно. Так просто спросила, глупый.

Подошло время обеда, на который она, оказывается, пригласила больше дюжины каких-то шишек в европейских костюмах и кожаных туфлях.

– Гляньте на моего названого сынка, – сказала она, держа его за руку, – просто телезвезда, верно?