Большая грудь, широкий зад

Восьмая сестренка поднимается на дамбу и останавливается, возле ног ее бурлят весенние воды. Порывистый холодный ветер дует прямо в лицо, потрепанная одежонка вздувается пузырем. Над водой носятся ласточки и роятся пчелы. Кожа чувствует прикосновение мохнатых пчелиных брюшек и холодок ласточкиных крыльев. Сестренка внимательно прислушивается к плеску воды, боясь нарушить ее весеннее очарование. Тихонько приседает на корточки и погружает тоненькие пальчики в прохладные струи, ощущая всю нежность и суровость реки, ее сострадательность и отрешенность. На мелководье у берега пускают пузыри мелкие рыбешки, на отмели бочком пробирается рак. Она представляет себе плывущую по реке большую лодку: старый парус весь в заплатах, скрипящее весло упирается в речное дно, поднимая многолетний ил. На лодке человек в оранжевых клеенчатых штанах напевает грустный народный мотив. Лодка медленно исчезает вдали. Сестренка неспешно извлекает ладони из воды; жемчужинки капель стекают по пальцам с удивительно отчетливым плеском. Сестренка умывает лицо, а потом негромко запевает: «Нет у тебя сердца, матушка моя, за торговца маслом выдала меня…» Все старшие сестры знали эту невеселую песенку, с ее старой, как мир, историей, в которой торговец маслом, всецело занимавший сердце несравненной красавицы, был любвеобилен и переменчив. Видать, этот торговец маслом вовсе и не торговец. В деревне есть одна уродливая птица с общипанным хвостом, которую так кличут, а старшие сестры «торговцем маслом», скорее всего, елду называют. Припевая, восьмая сестренка скидывает тонкую рубашонку и вешает ее на ветки ивы. Как она прекрасна! Этой красотой, перед которой, как говорится, не устоят города и царства, она, конечно, обязана своему происхождению. Если бы кто в тот день подсматривал за сестренкой, то наверняка жить бы не смог без нее. Но, увидев такую красоту, и умереть не горько. Смерть из-за красавицы весомее горы Тайшань254. Красота восьмой сестренки была нерукотворной, естественной. Она ничего не понимала в нарядах, а тем более в кокетстве – незапятнанный снег на самой высокой вершине Южного полюса. Белоснежная кожа, гладкая, как нефрит, и чистая, как лед. Напевая какую-то мелодию, она заходит все глубже. Постепенно вода скрыла ноги, скрыла пупок, скрыла груди. В них весело и трогательно тыкаются рыбки, а они сияют даже в темной воде. Вот уже скрылись и плечи, на воде колышутся волосы. А ты все идешь и идешь вперед… Под водой тебе открываются диковинные картины: кружат в танце стайки рыб в красном одеянии – они приветствуют тебя; лениво волнуются заросли речной травы. На дне накрыт длинный праздничный стол: великолепное вино, изысканные деликатесы и яства. Ароматы устремляются прямо в океан, вливаясь в его разнообразные запахи…

Теперь я понимаю, что Наташа, по которой я так страдал в юности, была отражением восьмой сестренки.

По краю дамбы, вся в слезах, бродит матушка, в руках у нее оставленная сестрой одежда.

Смерть в том году давно уже стала чем-то обыденным. Несколько человек походя бросили ей в утешение пару слов, и матушка, сообразно обстоятельствам, как говорится, стала выбирать, как вести осла по склону, и перестала плакать. Прижав к груди одежду сестры, она сидела на берегу, не сводя глаз с мрачных, холодных вод, и без конца причитала:

– Доченька, она же всё понимала, не хотела быть обузой для меня, вот руки на себя и наложила… Деточка, за всю жизнь ты счастья даже с маковое зернышко не видала…

Раздавая намордники, Ма Бан зыркнул в сторону матушки и ухмыльнулся:

– Ну, Шангуань, надевай!

Она покачала головой:

– Нет, Ма Бан, эту штуку я ни в жизнь не надену!

– Так положено! – не отступал тот.

Матушка взяла намордник и бросила его на пол:

– Ма Бан, сделай милость, не принуждай меня.

– Как тебе, Шангуань, удается за нос меня водить? – не унимался Ма Бан.

Матушка собрала с жернова несколько соевых бобов, проглотила, а затем, наклонив голову, извергла их из себя. И со слезами на глазах проговорила:

– Я-то хотела детей спасти. Кто ж знал, что это, наоборот, подтолкнет ее к смерти.

– Ты, Шангуань, и впрямь молодцом, – крякнул Ма Бан. – Не делай так больше. Дело прошлое, будем считать, что ничего не было. Меня ведь тоже мать выкормила.

2