Большая грудь, широкий зад

Лайди голубым привидением шмыгнула в западную пристройку. Оттуда послышалось ее бесконечное бормотание – воображаемый разговор с Ша Юэляном. Перемахнув стену с южной стороны двора, из своих скитаний по болотам вернулась небожительница Линди с целой связкой квакающих лягушек в руке.

– Нет, вы только гляньте! – причитала матушка. – Гляньте! Одна свихнулась окончательно, другая сдурела дальше некуда – чего еще ждать от этой жизни!

Она положила ребенка на дорожку во дворе, с трудом, опираясь обеими руками, поднялась и зашагала в дом.

Ребенок заливался плачем, но она даже не обернулась. Походя дала пинка Сыма Ляну, который, стоя у дверей, глазел на происходящее; подзатыльник получила и Ша Цзаохуа.

– И ведь не помрут никак, всем я что-то должна! Да чтоб вам всем окочуриться!

Она вошла в комнату и с грохотом захлопнула дверь. Слышно было, как она там что-то швыряет и пинает. Потом что-то бухнуло, словно повалившийся мешок с зерном. Понятно: разошедшаяся матушка, излив свой гнев, бросилась на кан, вернее – упала навзничь. Видеть я этого не мог, но представлял совершенно четко: руки раскинуты, распухшие, потрескавшиеся, с выступающими суставами; левая упирается в двух детей Линди, которые, вполне возможно, немые от рождения, правая касается красивых, но взбалмошных девочек Чжаоди. Свет луны падает на губы матушки – бледные, сухие. На ребрах распластались изможденные груди. Между ней и девочками Сыма мог бы пристроиться и я, но сейчас, из-за ее раскинутых рук и ног, места мне не осталось.

Запеленутая в рванье дочка Паньди зашлась в плаче, но никто не обращал на нее внимания, даже ее мать. Шагнув мимо ребенка, Паньди яростно прошипела в окно матушке:

– Смотри, хорошенько приглядывай за ней, мы с Лу Лижэнем рано или поздно вернемся с боями.

– Чтобы я тебе ее растила?! – Матушка в сердцах даже хлопнула по циновке. – Да я твоего ребеночка нагулянного в речку брошу черепахам на потраву, в колодец – жабам на съедение, в навоз – мух кормить!

– Делай как знаешь, – махнула рукой Паньди. – Не забывай только, что ее родила я, а меня – ты, так что она – твоя плоть и кровь! – Она затряслась всем телом, склонилась к лежащему на дорожке ребенку, взглянула на него и неверными шагами устремилась к воротам. У входа в западную пристройку споткнулась и тяжело грохнулась на землю. Постанывая и держась за ушибленную грудь, поднялась и бросила в сторону пристройки:

– Тварь продажная! Погоди у меня!

Оттуда донесся презрительный смех Лайди. Паньди смачно плюнула и пошла прочь с высоко поднятой головой.

Проснувшись на следующее утро, я увидел, как матушка приучает белую козу кормить лежащую в корзинке дочку Паньди.

В ранние утренние часы весной тысяча девятьсот сорок шестого года жизнь в семье Шангуань Лу представляла собой беспорядочную, но красочную картину. Солнце еще не вышло из-за гор, и во дворе висит тонкая, почти прозрачная предрассветная дымка. Деревня еще спит, в гнездах сонно щебечут ласточки, за печкой выводят свои мелодии сверчки, в хлеву жуют жвачку коровы… Приподнявшись на кане, матушка со стоном трет ноющие пальцы, кряхтя, накидывает кофту, с трудом сгибает затекшие руки, чтобы застегнуть пуговицы под мышкой, потом зевает, трет лицо и, открыв глаза, спускается с кана. Нащупывает туфли, сует в них ноги, покачиваясь, нагибается, чтобы поправить задник, усаживается на скамью рядом с каном, обводит взглядом выводок детей и идет во двор, чтобы налить в таз воды из чана. Обычно она наливает четыре-пять черпаков и идет в хлев поить коз. Коз пятеро – три черные и две белые, с кривыми, как сабли, рогами и длинными бородами. Сбившись вместе, они жадно пьют. Матушка берет метлу, сметает помет в кучку, а потом выметает его на двор. Приносит из проулка свежей земли и разбрасывает в хлеву. Расчесывает коз гребнем и снова идет к чану за водой. Моет им соски и вытирает насухо белым полотенцем. Козы отвечают довольным блеянием. К тому времени из-за гор показывается солнце, и под его красно-фиолетовыми лучами утренняя дымка начинает рассеиваться. Матушка возвращается в дом, чистит котел, наливает воды и громко зовет:

– Няньди, а Няньди! Вставать пора.

Засыпает в котел проса и зеленых бобов, добавляет соевых и накрывает его крышкой. Потом нагибается и начинает шуршать соломой, закладывая ее в печь. Вспыхивает спичка, пахнет серой, а на куче соломы вращает белками Шангуань Люй.

– Все никак не помрешь, карга старая? – вздыхает матушка. – Живет вот и живет – а зачем, спрашивается!

В котле хлопают, раскрываясь, стручки, в ноздри тянется приятный аромат. Один стручок с громким треском вылетает в огонь.

– Няньди! Встаешь ты или нет?