Большая грудь, широкий зад

Появляется заспанный Сыма Лян и направляется во двор, в уборную. Из трубы вьется сизый дымок. Во дворе уже гремит ведрами Няньди, она собирается на реку за водой. Бе-е! – блеют козы. Уа-а! – плачет Лу Шэнли. Начинают хныкать Сыма Фэн и Сыма Хуан. Что-то мычат двое детей Птицы-Оборотня. Сама Птица-Оборотень вразвалочку выходит из ворот. У окошка причесывается Лайди. Из проулка доносится конское ржание: кавалеристы Сыма Ку гонят лошадей на водопой. Проходят мулы, тоже из отряда Сыма Ку, они уже возвращаются с реки. Тренькают велосипедные звонки: это упражняется в вождении рота самокатчиков.

– Давай, огонь разжигай, – командует матушка Сыма Ляну. – Цзиньтун, вставай! И на речку – умываться.

Она выносит во двор пять сплетенных из лозняка корзин, похожих на люльки, и укладывает в них пятерых детей.

– Выпускай коз, – велит она Ша Цзаохуа.

Та, семеня тонкими ножками, взлохмаченная и заспанная, идет в хлев. Козы дружелюбно бодают ее и слизывают с коленок грязь. Ей щекотно, и она по-детски ругается, обзывая их чертями короткохвостыми и колотя по головам маленькими кулачками. Потом отвязывает их и треплет одну по уху:

– Иди, твоя Лу Шэнли. – И та, радостно помахивая хвостиком и быстро перебирая копытцами, направляется к корзинке с Лу Шэнли, которая лежит, задрав руки и ноги, и заливается плачем. Коза расставляет задние ноги, пятится, и болтающееся вымя оказывается над лицом ребенка. Козий сосок ищет ребячий рот, ребенок ртом ищет козий сосок, в этом молчаливом сотрудничестве движения обеих точны и слаженны. Сосок у козы большой, длинный, и Лу Шэнли ухватывает его, как хищный змееголов.

Одна за другой козы обоих немых, а также Сыма Фэн и Сыма Хуан подбегают к своим хозяевам и тем же манером пристраиваются к детским ртам, демонстрируя такую же слаженность и навык. Золотистые лучи солнца освещают эту трогательную сцену кормления. Спины у коз выгнуты, глаза прикрыты, бороды чуть подрагивают.

– Вода вскипела, бабушка, – сообщает Сыма Лян.

– Пусть еще покипит, – говорит матушка – она умывается во дворе.

Языки пламени яростно лижут днище котла на плите, переделаной еще стариной Чжаном, поваром батальона подрывников. Сыма Лян в одних трусах, тощий, в его взгляде сквозит печаль. Вернулась с речки Няньди с двумя ведрами воды на шесте. Длинная, по пояс, коса прихвачена на конце модной пластмассовой заколкой. Все козы дали детям уже другой сосок.

– Есть садитесь, – зовет матушка.

Ша Цзаохуа накрывает на стол, Сыма Лян раскладывает палочки, ставит чашки. Матушка накладывает кашу: одна, вторая, третья, четвертая, пятая, шестая – семь чашек. Цзаохуа с Юйнюй расставляют скамейки, а Няньди кормит Шангуань Люй. Слышится хлюпанье и чавканье. Заходят со своими чашками Лайди и Линди. Каждая накладывает себе сама.

– Как за стол садиться, так уже сумасшедших нет, – бормочет матушка, не поднимая глаз.

Обе сестры уходят есть во двор.

– Говорят, отдельная армия скоро вернется, – сообщает Няньди.

Но матушка обрывает ее:

– Ешь давай.

Я сосу матушкину грудь, стоя перед ней на коленях. Она ест в неудобной позе, отвернув лицо в сторону.

– Мама, как ты избаловала его, просто сил нет. Неужто до самой женитьбы будешь грудью кормить? – продолжает Няньди.

– Бывало и такое, – говорит матушка. – Вон отца Баоцая из западного проулка до самой женитьбы и кормили. – Я взялся за другую грудь. – Я тоже себя жалеть не стану, Цзиньтун. Буду ждать, пока наешься.

Какие только трудности не вынесла матушка, а молоко у нее оставалось таким же чудесным.

– Послушай, в самом деле, почему бы и его к козьему молоку не приучить! – не унимается сестра.

Няньди, я тебя ненавижу!

– Как поедите, все отправляйтесь пасти коз. И нарвите дикого чеснока на обед. – С этим распоряжением матушки завтрак, можно сказать, завершается.