Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Документы свидетельствуют, что управление Раджем рассматривалось подданными королевы Виктории как естественное право, дарованное им Провидением. Индия представлялась британцам необходимой составной частью их империи по нескольким причинам: прежде всего, в качестве стратегической базы для дальнейшего продвижения вглубь Азии; далее, как неограниченный рынок для британских товаров, особенно текстиля; наконец, в виде источника финансовых поступлений, необходимых для индустриализации метрополии и повышения благосостояния подданных британской короны. Кроме того, контроль над разнообразными природными ресурсами обширного полуострова, который даже называли субконтинентом, символизировал престиж Британии в качестве глобальной державы, тогда как туземная армия под командой англичан служила надежным стражем ее внешних границ. «По общему признанию, оборона Индии была сама по себе тяжелой стратегической ношей на плечах Британской империи, — отмечали кембриджские историки Р. Робинсон и Дж. Галлахер, — но для викторианских государственных деятелей она казалась особым дополнением к военно-морской силе королевства»[235].

Неудивительно, поэтому, что любая угроза Индии со стороны других держав, будь то Франция, Россия или Япония, гипотетически и в реальности, неизбежно становилась кошмаром для британского истеблишмента, а защита Индостана от потенциального агрессора приобрела характер навязчивой идеи в сознании имперской властной элиты. Вот почему всякие события в непосредственной близости от Индии воспринимались Лондоном и Калькуттой через призму безопасности индийских владений. Победа России в Кавказской войне, активизация в северо–3ападных провинциях Персии, начало продвижения на юг и юго-восток от Аральского моря и давление на ханства Центральной Азии вызывали тревогу как в метрополии, так и в «жемчужине» ее колониальных владений — Индии, ведь Британия выступала в регионах Среднего Востока одна, не имея возможности руководствоваться в своей политике концепцией баланса сил, что ей удавалось делать в Европе и на Ближнем Востоке[236]. Именно эта неопределенность, по нашему мнению, и вызвала к жизни Большую Игру, так как для обеих держав казалось необходимым установить пределы своего продвижения в Евразии, обеспечив народы, признавшие лидерство Англии или России, своеобразной «дорожной картой» их интеграции в сообщество цивилизованных стран.

Парадоксально, но первый документально установленный проект похода на Индию был представлен на рассмотрение Екатерины II не каким-либо российским военным стратегом, а принцем Нассауским в 1791 г. Некий французский штабной офицер, автор этой схемы, предложил атаковать британские владения через Бухару и Кашмир. Однако князь Потемкин, к мнению которого прислушалась императрица, назвал план бессмысленной авантюрой[237]. Тем не менее, русский двор вернулся к рассмотрению этой идеи десять лет спустя, когда 24 января 1801 г. Павел I приказал атаману Войска Донского генералу Орлову, начать приготовления к маршу. Император мотивировал свое решение следующим образом: «Англичане имеют у них [индийских князей] свои заведения торговые, приобретенные или деньгами или оружием, то и цель всё сие разорить и угнетенных владельцев освободить, и лаской привести России в ту же зависимость, в какой они у англичан, и торг обратить к нам....»[238]

Хорошо известно, что убийство Павла в ходе дворцового переворота стало причиной отзыва экспедиции уже через два месяца после ее начала. Однако этот эпизод впоследствии неоднократно использовался европейскими публицистами для изображения России в качестве потенциального агрессора на Востоке, остановить которого была способна только «владычица морей». Особенно интенсивно жупел «русской угрозы» эксплуатировался политиками и журналистами в те периоды, когда сторонники наступательного курса в Англии брали верх над приверженцами политики искусного сдерживания. Именно о «форвардистах» говорил в середине 1880-х гг. Александр III в беседе с близким ко двору князем В.П. Мещерским. По воспоминаниям последнего, на его вопрос об английских чувствах к России, император ответил: «Англичане как отдельные личности очень симпатичны, но как нация — они инстинктивно нас не любят, и не любят потому, что боятся нас из–3а Индии. Это у них idee fixe, которую вы ничем из головы не выбьете. А забил англичанам в голову эту idee fixe Павел Петрович. С минуты, когда Павел I выронил слова «поход на Индию», слова эти засели в англичанах навсегда. И отсюда неприязнь к России»[239].