Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Подчинение Закаспийской области означало решение только одной стороны проблемы, ведь, как отмечалось выше, Кауфман и офицеры его штаба подвергались критике со стороны ряда министров, военных экспертов и представителей общественности в связи с колоссальными затратами на обустройство края. Ответом на нее призван был стать меморандум от 12 декабря 1868 г., в котором генерал-губернатор изложил калькуляцию расходов на указанные цели. Поскольку оппоненты Кауфмана определяли средний ежегодный дефицит бюджета Туркестана в 3 млн. 300 тыс. руб.[409], его задача состояла в опровержении этой цифры. Распределив расходы на три категории: снабжение туркестанских гарнизонов, проведение военных операций и осуществление собственно административных функций, — генерал-губернатор постарался оспорить мнение критиков. Согласно его расчетам, первая группа не должна была в дальнейшем увеличиваться прежними высокими темпами, вторая имела тенденцию к сокращению вместе с укреплением русских позиций в регионе, а третья компенсировалась налоговыми поступлениями от местного населения. Характерно, что в одном из первых обращений к жителям Самарканда и окрестностей 4 мая 1868 г. Кауфман объявил о том, что впредь все налоги горожан и селян будут поступать в бюджет России вместо казны бухарского эмира[410].

Поддержку туркестанской политики Кауфмана оказали известные государственные деятели и публицисты. К примеру, военный аналитик Л.Ф. Костенко доказывал, что независимо от бюджетного дефицита, Россия должна политически «переформатировать» Центральную Азию, потому что правительство сможет в таком случае получать больше доходов из этой части империи, чем из какой-либо другой, за счет эксплуатации минеральных богатств Туркестанского края. По подсчетам другого горячего сторонника деятельности Кауфмана — М. А. Терентьева, общая сумма поступлений из Туркестана в казну составила в 1873 г. 3 млн. 123 тыс., тогда как расходы едва превысили 2 млн. 509 тыс. руб., что образовало профицит в сумме 614 тыс. руб., если прибавить к доходам России контрибуцию, которую ей ежегодно выплачивали ханства[411]. Неудивительно, что еще один адепт обустройства Русского Туркестана по рецептам Кауфмана генерал-адъютант Крыжановский убеждал министра финансов М.А. Рейтерна в выдающейся роли, которую Центральной Азии предстоит сыграть на протяжении ближайших десятилетий для развития торговли и финансовой системы империи[412].

Активизация России в интересующем нас регионе не застала лондонский Кабинет врасплох. Хорошо понимая невозможность остановить процесс покорения ханств, представители как британского, так и англо-индийского правительств очень внимательно следили за действиями русских, надеясь все же «сохранить лицо» в отношениях как с азиатскими правителями, так и европейскими монархами[413]. Изучение переписки между дипломатами двух стран позволяет понять доводы тех политиков на берегах Темзы, кто в сложившихся обстоятельствах стремился извлечь из русского наступления хоть какую-то выгоду. «Мы (англичане. — Е.С.), — отмечал министр иностранных дел лорд Расселл в ноте послу Бруннову 16 сентября 1865 г., — не можем никак сочувствовать эмиру Бухары, который проводит казнь британских подданных (Стоддарта и Конолли. — Е.С.), но все же желательно, чтобы Афганистан оставался независимым, неприкосновенным государством, и чтобы Персия получила содействие как России, так и Англии»[414].

В этой связи становится понятным, почему зондажи персидского шаха относительно возможности получения ханствами какой-либо военной поддержки со стороны правительства Индии встретили довольно сдержанный прием у вице-короля Лоуренса[415]. Однако руководители Форин офис все же стремились уточнить возможные пределы русской экспансии в регионе. Отвечая на их запрос, Бруннов повторил «магическую формулу» российской политики на Востоке: «В принципе императорское правительство поддержало бы структуру местной администрации под протекторатом России. Но отсутствие социальных слоев, которые обладали бы авторитетом среди населения и могли бы сформировать административный орган, заставили жителей Ташкента желать, чтобы общественный порядок охранялся под скипетром императора»[416].