Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Разногласия в британском истеблишменте относительно стратегии и тактики действий на Востоке свидетельствовали о несовпадении интересов отдельных социальных слоев и групп: политиков, военных, банкиров, промышленников, коммерсантов и, наконец, обывателей. «Мы постоянно растягивали линию нашей границы в Индии из–3а складывавшихся обстоятельств, — писал один военный эксперт в 1869 г., — несмотря на нашу природную склонность оставаться, насколько возможно, в разумных пределах»[424]. Именно в этот период признанным рупором «форвардистов» стал упоминавшийся ранее сэр Г. Роулинсон. На протяжении тридцати лет он отстаивал свою концепцию азиатской политики в речах, статьях и меморандумах. Ее квинтэссенция заключалась в том, что «Россия враждебна, Россия — экспансионистская страна и Россия имеет замыслы в отношении Индии, чему имеется огромное количество доказательств»[425].

Программный меморандум от 20 июля 1868 г. содержал упреки Роулинсона в адрес правящих кругов Британии за пассивную позицию, занятую Кабинетом во время Крымской и Кавказской войн по отношению к горским повстанцам Черноморского региона, когда Россия, со своей стороны, несмотря на враждебность западных держав, «постепенно прокладывала свой путь с берегов Аральского моря через соленые болота нижнего Яксарта (Сырдарьи. — Е.С.) к пределам аллювиальных долин, лежащих выше пустынь…» Роулинсон разоблачал так называемую цивилизаторскую миссию России в Азии, называя ее не более чем «дымовой завесой», за которой царские стратеги разрабатывали планы прорыва к Индийскому океану. Несмотря на обещания остановить наступление, подчеркивал британский аналитик, Россия упорно продвигается к Афганистану. Он также указывал на то, что в результате оккупации Коканда и Бухары «царизм» получил удобные плацдарм и предлог для вмешательства во внутренние дела эмирата. По мнению Роулинсона, в самом ближайшем будущем Великобритания столкнется с большой опасностью: «Если Россия займет позицию, которая либо через размещение войск на Оксе, либо через оказание решающего влияния на Афганистан позволит ей в воображении туземцев бросить вызов нашему (британскому. — Е.С.) превосходству в Азии, неблагоприятный эффект будет колоссальным»[426].

Согласно Роулинсону, группа высокопоставленных алармистов при дворе Александра II продолжала запугивать императора «сказками» об антирусском альянсе мусульманских государств под эгидой Англии. Он проводил параллели между постепенным, хотя и неминуемым наступлением России в Центральной Азии и правильной осадой британской «крепости» — Индостана. Для того, чтобы не потерпеть поражение в битве за господство на Среднем Востоке и выиграть Большую Игру как глобальное соревнование двух империй, утверждал Роулинсон, важно как можно скорее усилить приготовления к войне на границах британского Раджа и взять под контроль ситуацию в Афганистане. Он предлагал направить специального политического резидента в Кабул, занять войсками Герат и Кандагар, и, наконец, построить сеть телеграфных, а, главное, железнодорожных линий в направлении северо–3ападного индийского фронтира[427].

Многие современники полагали, что идеи Роулинсона как нельзя лучше соответствуют менталитету властной элиты Соединенного Королевства, или, по крайней мере, большинства ведущих политических деятелей страны. Аналогичное заключение делалось и в отношении части военноэкспертного сообщества, а также прессы Великобритании и Индии. Даже лорд Майо, один из последовательных противников «наступательной» политики, заявил в декабре 1870 г.: «Что касается России, то если эта страна будет настолько глупа, чтобы атаковать Индию, горстка британских агентов и несколько сотен тысяч фунтов стерлингов золотом поднимут всю Центральную Азию против нее в священной войне. Я мог бы припасти горячую сковородку, чтобы наш друг Медведь поплясал на ней»[428].

С другой стороны, представим на мгновение, что Туркестанское генерал-губернаторство не было бы создано в 1867 г. и русские не высадили бы десант в Красноводске на восточном побережье Каспия в 1869 г. Очевидно, что при таком развитии событий Форин офис вряд ли предложил бы Петербургу проведение дипломатических консультаций по проблемам Центральной Азии. В то же время, царское правительство, обеспокоенное антицинским восстанием мусульман в Кашгарии на территории Китайского Туркестана в непосредственной близости от русского фронтира, а также пока неясными перспективами умиротворения Хивинского ханства, стремилось выиграть время, чтобы укрепиться на завоеванных территориях. В письме к Милютину от 7 марта 1872 г. Кауфман признавался, что он будет считать большой победой, если ему удастся разрешить противоречия с Хивой и Кашгарией мирным путем, поскольку каждый новый шаг в дипломатии и торговле достигался кровью. «Наш триумф в Азии будет полным, когда мы прекратим браться за оружие, чтобы заставить соседние государства исполнять наши скромные, хотя и законные требования», — подчеркнул туркестанский генерал-губернатор[429].