Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Складывавшаяся ситуация означала, что для Британии затруднительно и даже опасно оказаться непосредственно вовлеченной в дела ханств. Самое лучшее, что могли сделать Лондон и Калькутта, заключалось в вынужденном признании роли России как гаранта стабильности и порядка в регионе. Одновременно они продолжали убеждать царя и петербургский Кабинет в необходимости соблюдения принципов справедливого коммерческого соперничества на Среднем Востоке, что составляло основу политики «искусного сдерживания». Поскольку в этот период угрозы британским заморским владениям казались значительной части представителей властной элиты Туманного Альбиона почти что химерическими, именно задача внутренней консолидации Раджа, как и других колониальных территорий, составляла альфу и омегу курса либералов в Азии. По словам министра иностранных дел лорда Грэнвилла, «мы (англичане. — Е.С.) не наступаем, потому что, полагаем, что лучший метод сохранения нашей обширной Индийской империи — оставаться там, где мы есть. Русские же вынуждены вольно или невольно защищать каждое новое приобретение аналогично тому, как мы это делали в предшествовавший период индийской истории»[417]. Близкую точку зрения выражали вице-король лорд Нортбрук и министр по делам Индии герцог Аргайлл, которые выступали против активного сопротивления поглощению ханств Россией. 28 марта 1873 г. Нортбрук писал Аргайллу: «Я полностью согласен с Вами о ненужности какого-либо волнения среди народа Англии по поводу событий в Центральной Азии. Мое мнение может показаться парадоксальным, но оно заключается в том, что чем больше Россия расширяет свои владения в этих регионах, тем более она открыта для нашего удара и тем меньше у нее сил его отразить… Чем ближе (к границе Индии. — Е.С.) она подходит, тем менее ее вмешательство в Индии рассматривается как благословение местными мусульманами, которые наиболее опасны для нас как социальная группа»[418].

Существенно, что блестящие военные успехи Пруссии, создавшей Германскую империю на полях сражений с Францией, вдохновляли оппонентов «искусного сдерживания». Хорошо представляя себе безостановочную экспансию русских в Центральной Азии и сравнивая ситуацию на европейском субконтиненте с положением дел в пограничных районах Индии, некоторые колониальные генералы и чиновники, как, например, главнокомандующий англо-индийской армии сэр Уильям Мэнсфилд и член правительства в Калькутте сэр Генри Дюранд выступали за прямое соотнесение задачи обороны полуострова с прусскими методами, стратегией и военной организацией[419].

Тем временем напряженность в англо-русских отношениях возросла из–3а решения царского правительства 21 ноября 1870 г. в одностороннем порядке аннулировать статьи Парижского мирного договора, запрещавшие России иметь боевой флот и укрепленные базы на Черном море. Дело в том, что франко-прусская война создала для такого решения благоприятные международные условия, поскольку из четырех великих держав — Великобритании, России, Франции и Пруссии (Германии) — только первая могла выступить с решительным протестом, хотя даже в этом случае, по мнению осторожного Горчакова, существовала угроза начала новой англо-русской войны[420].

Расценив заявление царского МИДа как фактический выход из «концерта держав» ad hoc, что подрывало наряду с франко-прусским конфликтом стабильность в Европе, премьер-министр У. Гладстон выразил мнение, что «искра войны, зажженная в Центральной Азии, распространится по всему земному шару, туда, где у Англии и России имеются владения, и втянет другие государства в пламя пожара»[421]. Однако это признание отнюдь не означало решительного перехода лидера либералов на позиции «форвардистов», так как кроме вполне ожидавшейся в Петербурге ноты протеста, Лондон не представил царскому правительству каких-либо других, более весомых аргументов, указывавших на возможный жесткий отпор российским амбициям. Интересно, что некоторые специалисты расценили данное заявление Гладстона как исторический прецедент, использованный уже в 1930-х гг. национальным правительством Великобритании для умиротворения нацистской Германии и фашистской Италии[422].

Но даже «умиротворители» среди британской властной элиты были твердо убеждены, что Амударья призвана стать последним естественным рубежом русского продвижения вперед. В одном из частных посланий 1869 г. вице-король Индии лорд Майо выразил это мнение следующим образом: «Если только Россия не будет вынуждена действовать в согласии с нами, это означает, что она не подвергнет обструкции нашу торговлю, не будет поощрять враждебных действий или интриг против Афганистана, Яркенда, либо территорий лежащих у наших границ, и что она сильной рукой остановит внутренние смуты среди различных народов, на которые она оказывает влияние, она обнаружит, что выполнение ее миссии в Азии значительно облегчится, и что внесение цивилизации в дикие районы Средней Азии, а также окончательное установление ее власти получат существенное ускорение»[423].