Волоча под руки Пашу, мы карабкались по ступенькам. Я их считала, чтобы хоть о чем-то думать, Паша подвывал, мальчишки наверху топали и вопили «Леха!». Когда их шаги замерли, мы были на пятой ступеньке. Паша вцепился мне в плечо ногтями (не знала, что у него могут быть такие длинные, через джинсовку больно) и шагнул на шестую ступеньку. Шаги наверху молчали, и мальчишки тоже. «Леха!» больше никто не вопил – неужели нашли?!
– Что они там без нас… – бурчал Паша, опять вцепляясь мне в плечо, но не договорил.
Где-то далеко, будто бы на улице, завопил Кабан.
Он вопил высоко, с хрипом, срываясь на визг. Он вопил не «Леха!». Через секунду к нему присоединился Игорек, и в этой какофонии не было ни одного членораздельного звука.
Акустика старого театра не щадила, я зажала уши, но все равно, конечно, слышала. Долго. Это длилось очень долго, я даже успела привыкнуть. Пашка вцепился ногтями, повис на руке, мне казалось, что он окончательно вырвал кусок моего плеча. Маринка замерла и молча смотрела в ту сторону.
Потом на секунду визг прервался, только чтобы вдохнуть (я и это слышала) и рявкнуть:
– …на!..
И опять завопил Игорек. На этот раз один.
Маринка очнулась первой, сбросила на меня вторую Пашину руку и рванула туда, на крик.
Паша покачнулся, но устоял:
– Что там…
– Попробуй наступить.
Он опустил больную ногу, скривился, но шагнул – раз, другой… Мы вырвались из оркестровой ямы и пошли, как могли, в ту сторону. Впереди оглушительно топала Маринка, я видела, как пляшет в ее руке, удаляясь, тонкий луч фонарика. Она оглушительно топала, Маринка. А больше ничего не было слышно.
Стены за нами будто сужались. Я думала, в этом виноват мой тусклый фонарик. Мы шли по коридору, наглухо темному. Паша еще опирался на мое плечо, так же цепляясь ногтями, оно давно занемело. Луч Маринкиного фонаря еще плясал впереди. Под ноги то и дело попадались грязные пятна, черные, блестящие, я вымазалась по щиколотку за эту сотню метров. Паша продолжал отщипывать кусок моего плеча.
– Что там? Как думаешь, что там?!
Я не знала, что сказать, и отмалчивалась. А впереди блеснул луч еще одного фонарика.
– Кабан!
– Игорь! – завопили мы, кажется, втроем.
Луч Маринкиного фонарика остановился шагах в десяти от нас и ждал, когда второй подойдет. Встречный фонарик ударил по глазам, я зажмурилась, но успела понять, что это Игорек (Кабаний фонарь мощнее).
– Где Кабан?
– Что случилось?!
Игорек с разгону влетел в Маринку, развернул ее к нам, и мне долбануло по глазам двумя лучами. Паше, конечно, тоже. Он отвернулся и рявкнул:
– Да что там у вас?!
– Уходим, быстро! – Игорек подтолкнул Маринку к нам, развернул меня и Пашу и потащил к выходу.
Маринка вывернулась и с воплем рванула обратно – туда, откуда минуту назад кричал Кабан.
– Уходите! – бросил нам Игорек и побежал за ней.
Мы встали где стояли, потому что не знали, куда бежать.
Меня как будто держали за обе ноги. К онемевшему плечу добавились онемевшие ноги. Я не могла заставить себя сделать хоть шаг ни в ту, ни в другую сторону. Паша орал «Кабан!» – как будто понимал больше меня. Мы никогда не верим в то, чего не видели. Чтобы послушаться Игорька и бежать к выходу… Да что я, совсем что ли?! Я подхватила Пашу и побежала вперед, туда, где Игорек и Маринка.
Паша легко за мной поспевал. Мы топали как хромой слон, чуть не влетели в стену, но вовремя повернули. В лицо ударил луч Кабаньего фонаря.
Он лежал на полу, этот фонарь, освещая стены, пол и даже высоченный потолок. И очередную грязную лужицу под ногами. Самого Кабана нигде не было, рядом стояла Маринка, вцепившись двумя руками в Игорька, и мелко трясла его за куртку.
– Ты… Что ты видел, можешь сказать? Можешь?!
Игорек влепил ей затрещину, развернул и подтолкнул к выходу:
– Я сказал, уходим!
– Да иди ты! – Маринка вывернулась, подхватила Кабанов фонарь и зашарила им по стенам и полу.
Луч метался как бешеный, я еле успевала за ним следить. Стены, пол, стены… Игорек отобрал фонарь, отбросил в сторону так, луч чуть не ослепил меня, опять отвесил Маринке оплеуху…
Мы с Пашей стояли как дураки, не решаясь вмешиваться.
Я первый раз видела Игорька таким бешеным. Он тряхнул Маринку за шкирку как щенка:
– Домой, я сказал! – Луч фонарика осветил его красную физиономию, красный нос, ссадину на щеке и блеснувшую слезинку.
– Ты чего? Плачешь, псих?
– Оно… Уходим! – Он рванул вперед, уволакивая Маринку, промчался мимо нас с Пашей. Маринка болталась за ним как неуклюжий огромный флаг.
Паша ошалело смотрел им вслед. На секунду они остановились, только чтобы Игорек рявкнул:
– Ну, че стоим?! – И опять рванул по коридору, оглушительно топая.
Я стояла где оставили. Больше всего хотелось послушаться Игорька. Но я не верила. Никто не верит тому, чего не видел. Я изо всех сил подумала, что это какой-то глупый розыгрыш, что сейчас из-за спины выскочит Кабан и скажет: «Бу!»
…А вместе с ним и Леха.
Чушь. Не время, не место, и не такой человек Кабан: при всем его шутовстве он бы не стал здесь и сейчас…