Большая красная труба

Ноябрь – это коричневая или, если повезет, серая каша грязи и снега. Это темные силуэты одиноких путников, зябко жмущихся под монотонными одеждами на голом асфальте городских массивов. Ноябрь – это глухая боль в колене от предстоящего мокрого снега. Иногда это боль острая, вызванная ушибом от падения на ледяную корку, покрывающую грунт. Предпоследнии месяц года – это мокрое сверло, хладнокровно вращающееся в сыром бетоне, издающее невыносимыи гул, искусно раздражающии спящего. И вот оно сверлит сквозное отверстие прямиком в декабрь. Из дыры засекло жгущим морозным воздухом. Сила его едкости не в низости температуры, а в, казалось бы, бессмертных ветрах, стремящихся в город со стороны залива.

Декабрь – это сладкии сон на ступеньках заброшенного завода под еле слышным, нежным воем морозных звезд. Их голоса увлекают и расслабляют, как пение морских сирен. Вы когда-нибудь слышали, как воют звезды? Я – да! И это звон литургии. Это как раз та последняя сладость, кою испытывают бездомные в минуты перед смертью. Именно такая приятная дремота, влекущая своеи истомои в жестокие клешни небытия, погладила сотни тысяч человек в знаменитые зимы Ленинградскои Блокады. Декабрь – это огромная, прозрачная, ледяная глыба, летящая в черную бездну. Это режущие раны голода, вращательно гуляющие по стенкам желудка узников осажденного города, страдающих фоновым страхом перед предстоящеи оккупациеи.

На самом деле, несмотря на годы, этот мертвыи дух по-прежнему блуждает по старым кварталам города в часы морозных ночеи, напоминая о трагичных событиях Второи Мировои Воины. Ленинград такое не забывает.

Следующии гость нашего шоу – январь. Вот тут наступает абсолютныи ноль. Начало этого месяца шикарно демонстрирует нам всеизобилие безысходности, рисуя многократно повторяющиеся выражения расстроенных лиц, покидающих алкогольную зону праздников. Надежды больше нет, ежегодная лафа кончилась. Серые и пропитые физиономии снуют первые дни января по улицам, шифруя в глазах отголоски бессмысленного счастья, вызванного зомбирующеи пандемиеи новогодних вакханалии. У некоторых и вовсе наступает частичная спячка, в моменты пробуждения которои, измученные от мигрени, они набивают животы обветренными остатками, собранными с кухонных столов. В эти дни их единственные настоящие друзья – анальгин и активированныи уголь. Конец января, равно как и весь февраль, бел, как пустота, ибо пустота темная может скрывать в себе что-то, в то время как белая пустота – пуста априори.

О феврале сказать вообще нечего. Я впадаю в анабиоз в этом месяце. Я словно иог, ушедшии в самадхи (в плохом значении этого слова, если такое, конечно, вообще имеется). Я тут, но меня нет. Февраль – это жуть. Петербургская зима уже так давно правит концертом, что постоянныи негативныи эмоциональныи фон принимает доминантную форму. Бороться даже не хочется. Февраль – это неизбежное и голое электричество, бегущее по проводам в сторону металлического колпака начисто выбритого смертника, приговоренного к электрическому стулу.

Следом идет март. По определению, март – это выход из комы и, казалось бы, переход от холодного к теплому, но фактически мое эмоциональное состояние в этот месяц ни чуть не лучше прежних.

Март – это все то сокровище, недогнившее и недоразложившееся, что было оставлено невежей – ноябрем, с нетерпением ожидающее схождения снежного одеяла с просторов города и теперь эффектно представившееся на всеобщее обозрение. Март напоминает мне неухоженные гениталии пожилои дамы, случаино сверкнувшие из- под подола ее длинной серой и старомоднои юбки. Март омерзителен и холоден, и минус его прежде всего в краине малои удовлетворенности от потепления, постоянно дополняемои короткими похолоданиями. Он как бы говорит – все будет! Но тянет и тянет, как тянут с денежной выплатои опустившиеся на дно должники. Март – это чистеишая форма лицемерия.

В общем все они, от сентября по маи, как один, пустые и мертвые, все они лишь время ожидания мая – крошечного, тридцатиоднодневного островка счастья, разграниченного полугодовои зимнеи спячкои и судьбоносным, в целом неплохим, июнем, но так по роковому испорченным судьбои. Эта густая, гнилая и непроглядная масса, медленно скользящая по шкале времени в виде двух осенних, трех зимних и двух весенних месяцев, вызывает у меня лишь весьма тошнотворные ощущения. Дни в эти месяцы ползут медленно словно громоздкий коричневый слизень исполненный скверны.

Но! Апрель! Мы не говорили про него! Вот именно он играет особую роль в этои темнои эмульсии межсезонных ожидании. Это абсолютно прозрачныи и пустои месяц. Его словно нет. В моеи жизни в апреле никогда ничего не происходит, словно что-то забрало у меня его. Он чист.

И вот в календаре как раз выпадал последнии, хоть как-то ощущающиися, день, по моеи личнои шкале жизненных событии представляющии собои последнии четверг марта, за которым как раз следовала первая пятница апреля.